обернулся ко мне:
— Что, еще не готов умирать? А коли не готов, то шагай-ка отсюда на юг. На юг давай, нечего здесь ошиваться!
На юг. Может, мне только и остается, что идти на юг. Теперь я окончательно запутался, где искать путь к спасению. Спотыкаясь, я заковылял по дороге в сторону уезда Цинси, и в моем совершенно опустошенном сознании остался лишь канат из пальмового волокна под ногами артиста-канатоходца. Он плясал у меня перед глазами вверх и вниз, как набегающая волна, как призрачная вышитая занавеска, как последний маяк во мраке ночного моря.
Глава 12
Перед двойной пагодой Драгоценного Просветления в Цинси я наткнулся на следы пребывания бродячего цирка: кучку обезьяньего помета на земле и рваную туфлю из красного войлока, какие обычно носят акробаты. Я спросил монаха, следившего за пагодой, куда отсюда направился цирк. Ответ был равнодушный и неопределенный: «Приехали, — молвил монах, — а потом уехали». А когда я поинтересовался, куда они уехали, монах изрек: «Не дано взору очистившегося и просветленного узреть пути мирские. Спроси у тех, кто по рынкам шатается».
Махнув на него рукой, я подошел к продавцу фруктов и купил у него несколько груш. К счастью, он оказался таким же страстным поклонником представлений южного цирка, как и я, и с удовольствием стал описывать великолепное представление, что давали артисты несколько дней назад. Потом он указал безменом на юг: «Жаль, они дали здесь, в Цинси, лишь одно представление, говорят, им нужно на юг. Главный у них сказал, что хотят найти место, где царят мир и спокойствие, и разбить там лагерь. Ну, где сейчас найдешь такое место? — Продавец вздохнул. — В наши дни самое мирное место, похоже, царство Фэн, так что туда они, видать, и направились. Туда сейчас много народу бежит. Если есть на что подкупить стражников на границе, тогда и вы сможете оставить эту проклятую землю Се».
Подобранным в Цайши шилом я разрезал одну грушу пополам и засунул одну половинку в рот, а другую выбросил. Торговец удивленно уставился на меня. Видимо, такой способ есть груши показался ему необычным. «Почему тебе так нравится бродячий цирк? — спросил он. — И груши ты ешь по-хитрому — ни дать ни взять, благородный господин из царской фамилии».
Я не стал разрешать сомнений торговца. В тот момент я размышлял над тем, что поиски мечты, ради которой я уже преодолел тысячу ли, похоже, приобретают трагические черты. Наградой за все мои упорные старания стало то, что цирк, вероятно, уже пересек границу, перебравшись в царство Фэн, и отдалялся от меня все больше.
— Идти так идти, что делать, — пробормотал я себе под нос.
— Что вы сказали, уважаемый? — озадаченно уставился на меня торговец.
— Тебе нравятся канатоходцы? — поинтересовался я. — Тогда запомни: настанет день, и я стану самым знаменитым канатоходцем в мире.
Вернувшись на площадь перед пагодами Драгоценного Просветления, я просидел на каменных ступенях до наступления темноты. Приходившие к пагоде воскурить благовония и вознести молитвы Будде верующие уже разошлись. Монахи подметали кучки пепла на земле вокруг курильниц и убирали остатки свечей на столиках для подношений. Один из них подошел ко мне. «Приходи завтра утром, — посоветовал он. — Тому, кто приходит воскурить благовония и помолиться первым, посылается всяческая удача и высокое озарение». Я покачал головой. Хотелось сказать ему, что ритуалы поклонения давно уже потеряли для меня всякий смысл, что положение у меня действительно незавидное, и что благоговейное воскуривание благовоний спасения мне не принесет. Спасти себя теперь мог лишь я сам.
С наступлением ночи Цинси погрузился в тишину и приятную прохладу. Воздух здесь был гораздо чище, чем в Пиньчжоу, в нем чувствовался аромат мяты и орхидей. Видимо, озеро и горная гряда к северу от Цинси не давали проникнуть сюда чумной заразе из Пиньчжоу. В наше время даже просто провести спокойно ночь уже кажется роскошью. Очень хотелось спать. Уже сквозь сон я смутно слышал; как с грохотом захлопнулись ворота храма и донесся глухой стук: у монахов наступило время вечерней молитвы, и они били по деревянным колотушкам «муюй» в форме рыбы. Потом я уснул, прислонившись к земляной стене храма. Где-то перед рассветом возникло смутное ощущение, будто кто-то накрыл меня тонким халатом, но я так вымотался, что даже не открыл глаза.
На рассвете передо мной появился мой верный раб Яньлан. Когда я проснулся, он сидел неподвижно, скрестив под собой ноги и обхватив мои, и волосы у него были усыпаны капельками росы. Я даже засомневался, не сон ли это, не в силах поверить, что Яньлан снова со мной, и что мы вместе провели ночь под небом Цинси.
— Как ты нашел меня?
— По запаху вашего тела, государь. Я могу уловить его, как бы далеко вы ни находились. Разве это кажется вам странным? Государь считает, что так я похож на собаку?
— Сколько же тебе пришлось пройти?
— Столько же, сколько прошли вы, государь.
Не говоря больше ни слова, я обнял Яньлана. Одежда у него превратилась в лохмотья, и от росы он промок с головы до ног. Я держался за него, как за спасительную соломинку, утраченную, но вновь обретенную. Нам было о чем поговорить с того времени, как мы расстались, и мы рассказывали друг другу все подряд в мельчайших подробностях. В ходе разговора я ясно почувствовал, что отношения между нами перестали быть отношениями хозяина и слуги. Теперь мы были как братья, помогающие друг другу в беде и связанные одной судьбой.
Там, в Цинси, на одном шумном, забитом беженцами, направлявшимися на юг, постоялом дворе я принял самое важное и славное в своей жизни решение. Я сообщил Яньлану, что время моих скитаний закончилось, что я остаюсь в Цинси и буду учиться ходить по канату, чтобы на праздник «лабацзе» дать публичное представление. Я сказал, что мы можем составить цирковую труппу и вдвоем и что я, без сомнения, стану лучшим канатоходцем в мире. Яньлан долго думал, а потом обрушил на меня целый ряд практических соображений.
— А как тренироваться? Где найти наставника? Где мы возьмем необходимые для хождения по канату реквизиты и где найдем место для тренировок?
— Ничего этого не требуется. — Открыв окно комнаты на постоялом дворе, я указал на два жужубовых дерева во дворе. — Видишь эти деревья? Лучших стоек для каната просто не найти, они посланы мне самим Небом. Тебе нужно лишь найти канат с большой палец толщиной, и я завтра же могу начать тренировки.
— Если государь будет ходить по канату, я буду учиться эквилибристике на бревне, — хитро улыбнулся Яньлан. — Уж бревно-то найдешь где угодно. Так что вы, государь, можете ходить по канату в воздухе, а я буду балансировать на бревне — на земле.
Все началось утром в конце лета, перед самым началом осени. Помню, в тот день небо над Цинси было голубое и очень высокое, а солнце — большое и ярко-красное. Уже дули первые осенние ветра, и все клиенты постоялого двора еще крепко спали, когда я забрался на жужубовое дерево слева и, раскачиваясь из стороны в сторону, сделал первый шаг по натянутому высоко в воздухе канату. И тут же грохнулся на землю. Потом залез на дерево справа и снова полетел вниз. Снова и снова повторяя этот процесс, я слышал, как где-то в глубине души раздается: «Фанатик, тоже мне герой нашелся», — видел, как снизу, задрав голову, за мной следит Яньлан и как на его исхудалом лице поблескивают слезы. В проеме двери показалась заспанная девчушка, по всей видимости, дочка владельца постоялого двора, и стала наблюдать за моими первыми попытками пройти по канату. Сначала она хлопала в ладоши и хихикала, а потом вдруг, словно испугавшись, расплакалась и побежала в дом.
— Папа, папа, — кричала она, вся в слезах, — иди, посмотри на этого дядю! Что он там делает?
Остальные постояльцы считали меня бездельником из разорившейся семьи и смотрели на мои
