Жизнь в нашей коммунальной квартире виделась Стийне забавной, мне же частенько бывало не до смеха.
- Расскажи про Студента, — приставала Стийна с набитым ртом.
Студентом, вернее, Вечным студентом звали у нас в квартире Колька, пятидесятилетнего, заросшего щетиной дядьку, который круглый год носил серые ватные штаны и вечно околачивался на кухне. У него был и ватник, но Студент пользовался им лишь для приготовления пищи — закутывал в него свои кастрюльки, чтобы варево «дошло». Мне казалось, что все его варева несъедобны. Но он считал себя профессором кулинарии и постоянно поучал соседей, как готовить вкусную и здоровую пищу. Его лекции могли бы, пожалуй, свести слабонервных с ума. То, что до сих пор никто из жильцов квартиры не спятил, доказывало, что слабонервных в этой квартире не было. Кроме Колька, кухней пользовались еще Фельды — а у этого семейства нервы были стальные. Правда, мадам Фельд была довольно вспыльчивой особой, она-то и разбила тете Марии бровь сковородкой, когда тетя попыталась настоять на своем праве пользоваться одной из двух конфорок на газовой плите. Она не обращала ни малейшего внимания на кулинарные лекции Студента, основной едой в ее семье были вареные яйца и кипяченое молоко. Мадам Фельд имела мужа, двух детей и двух кошек. Ее муж по утрам издавал в ванной тирольские трели — возможно, когда-то в молодости он мечтал стать певцом. На нем неизменно была белая рубашка и галстук-бабочка, что выглядело чрезвычайно торжественно и контрастно рядом с его всегда неопрятно одетой супругой. Два бледных сына Фельдов были еще дошкольниками, они целыми днями оставались дома одни и развлекались главным образом тем, что дразнили кошек. Я всегда любила малышей и, поселившись у тети, раз-другой пыталась заговорить с ними, но мальчишки удирали к себе в комнату, словно боялись, что их укусят. А Фельдиха заявила тете: 'Я запрещаю вашей племяннице травмировать моих детей!' Однако вскоре я и впрямь травмировала их — учила в комнате уроки и услыхала, что кто-то подкрался к нашей двери. Тихонько подойдя, я распахнула дверь… и набила мальчишкам шишки на лбу. Мадам Фельд потом негодовала: кому мешают ее дети, играющие в прятки! Тетя заставила меня извиниться, но я сделала это весьма небрежно — никогда раньше слыхом не слыхала, что играющие в прятки должны подглядывать в замочные скважины.
Тетя Мария побаивалась Студента. Он обвинял ее в расточительности ('И откуда вы загребаете такие деньги, чтоб столько тратить на продукты?'). Несколько раз тетя из-за Колька обожгла пальцы. Увидав, что она зажигает газ, он кричал: 'Подождите, подождите!' — и бросался в свою комнату за папиросой, чтобы прикурить от той же спички. Потом он ввел важную рационализацию: стал на всякий случай носить папиросу за ухом.
И угораздило тетю Марию получить таких соседей. Ведь могла же быть у тети отдельная квартира. Я знала, что большинство ребят нашей школы живут в отдельных квартирах. Ну хотя бы та же Стийна. Только сестра и она. И никого больше.
Когда я однажды рассказала Стийне про Студента, мадам Фельд, ее супруга, мальчиков и кошек, она отреагировала по-своему:
- Ах, ну чего там, ты только подумай, как тебе повезло с типами!
- Ну да, — сказала я. — Наши соседи могут показаться забавными, когда видишь их мельком и они мельком видят тебя. А попробовала бы ты, каково жить с ними в одной квартире.
- Что с того? — сказала Стийна. — Ах, как ты не понимаешь, это же готовые прототипы!
Сейчас, по дороге в Тарту, мне не хотелось и вспоминать о соседях.
Машина, подергиваясь, остановилась. Двадцать километров в сторону Рима мы проехали. Я направилась к кабине: мне казалось, что следовало дать водителю рубль, но Стийна удержала меня и громко крикнула: 'Спасибо!' Грузовик тут же свернул с шоссе направо.
- Ты считаешь, что платить не надо? — спросила я.
- Это даже неприлично. Разве ты никогда раньше не ездила автостопом?
Ездила, и не раз, вместе с отцом мы часто ездили на попутных машинах в город или в сельсовет… Только отец называл это 'на попутках' и всегда расплачивался с водителем.
Вокруг была пустынная местность, влево сворачивала дорога с глубокими колеями, которая кончалась у небольшого ельничка. Стийна смотрела на этот пейзаж, и выражение лица сделалось у нее каким-то странным.
- А не зайти ли нам ко мне домой? — спросила она тихо.
- К тебе домой? Ведь твой дом в городе!
- Да, но отец и мать живут тут, поблизости.
- Отец и мать! — Я была потрясена. — Так у тебя есть отец и мать?
Усмехнулась Стийна.
- А как же!
- Ну, конечно, пойдем, если они живут поблизости.
Чтобы я проехала мимо своего дома? Да об этом и речи быть не могло! Но Стийна никогда раньше не упоминала о своих родителях, и я была уверена, что она сирота. Меня разбирало любопытство.
Не прошло и получаса, как мы уже стояли у ворот родного дома Стийны. Вернее, это был символ ворот: две поперечные жерди лежали на торчащих из столбов железных болтах. Стийна не стала поднимать жерди, мы просто пролезли между ними в сад. Сад был интересным — здесь стояли старые раскидистые яблони с замшелыми стволами и терносливы, которые кустятся, как ольха. Земля под деревьями заросла высокой, буйной травой, даже серые пушистые головки отцветших одуванчиков казались особенно крупными.
- У тебя тут вроде бы джунгли плодовых деревьев, — сказала я Стийне.
- Только плодов-то нет, — заметила она.
- Ну еще ведь рано!
Стийна засмеялась. И сразу же со стороны дома послышалось устрашающее рычание, а затем густой собачий лай. Я ожидала, что на нас бросится датский дог или хотя бы немецкая овчарка, и спряталась за яблоню. Вообще-то я собак не боюсь — привыкла к ним чуть ли не с младенчества, но знаю, что собака воспринимает как вызов вторжение на ее территорию и нет никакого смысла делать такой вызов.
- Типа! — позвала Стийна. — Иди сюда, не сердись!
Раздвигая высокую траву, поспешила к Стийне маленькая дворняжка и стала прыгать на нее, этакая коротконогая, желтобровая и хвост колечком — один из счастливых собачьих детенышей, неведомой смешанной породы.
- И от кого же он унаследовал такой солидный голос? — спросила я, смеясь.
- Поди знай.
Типа обнюхал меня, не обнаружил ни оружия, ни наркотиков и доброжелательно завилял хвостом. Мы быстро подружились. В кухне песик лег у моих ног, сучил передними лапами и просительно глядел на меня — ждал, когда ему почешут брюшко. Он был уже довольно старым, с тусклыми глазами и редкими нижними зубами.
Мать Стийны засуетилась в поисках того, 'что годилось бы поставить на стол'. Она квохтала вокруг нас, как курица-наседка, и все время просила: 'Садитесь!' — хотя мы уже сидели. Мне показалось, что Стийна чувствует себя тут такой же чужой, как и я. Она сидела за длинным обеденным столом, хмуро смотрела на засиженную мухами лампочку и барабанила пальцами по клеенке.
- Если бы хоть предположить могла, — напевно говорила мать Стийны, — но ведь ты, Зийна, никогда не пишешь. Мы уж думали, что хочешь все лето торчать в городе. Ну до чего же здорово, что ты и подругу с собой взяла, горожанкам тоже нужно разнообразие…
Стийна недовольно смотрела на мать и не давала мне объяснить, что я горожанка не больше, чем Стийна.
- Мы только заглянули по дороге и сразу же поедем дальше, — сказала Стийна. — Мы уже поели.
- Куда же вы? — изумилась мать Стийны. — Опять в Тарту? Ну немножечко все-таки перекусите! Отец на работе. Зажарю яичницу… и… Вчера принесла из центра свежих огурцов.
