Глядя на Стийну и ее мать, я испытывала странное чувство. Казалось, будто между ними стоит какая- то стена, которую обе не замечают.
Мать Стийны была симпатичной, жизнерадостной женщиной, с виду гораздо старше моей матери, но такая же отзывчивая и деловитая. Однако мне не понравилось, что она обращалась к дочери как-то заискивающе. И подчеркнуто безразличный тон Стийны не нравился мне тоже.
- Пойдем во двор, — сказала мне Стийна.
- Быстрее возвращайтесь, — попросила мать, — яичница скоро будет готова!
Мы сели на лавочку у колодца.
- Маленькой я ужасно боялась колодца, — рассказывала Стийна. — Понимаешь, не то чтобы самого колодца, но я боялась, что, может быть, когда-нибудь у меня возникнет неодолимое желание броситься в колодец, что такое желание окажется сильнее моего рассудка.
Я не понимала, казалось, вообще перестала тут понимать подругу.
- Почему мать зовет тебя Зийной?
Стийна не ответила. Поглядела в небо и сказала:
- Пожалуй, еще распогодится! Смотри, голубого больше, чем белого.
- И как вы себя чувствуете?
- При чем тут мое самочувствие?
- Ну, погода и здоровье — удобные темы для разговора!
Стийна покосилась в мою сторону и сказала очень тихо:
- Видишь, есть люди, которые не могут правильно выговорить самое простое имя.
Уфф!
- Но ведь дать имя она все-таки сумела, — возразила я.
- Ах, ну что значит одно имя! — Стийна махнула рукой. — Разве яблоня знает, как она называется? А она все равно яблоня!
Это я вроде бы где-то читала. Книжная премудрость. Но у меня-то у самой в голове разве другая?
- Так-то оно так, но, вишь, Типа знает свою кличку.
Типа растроганно вильнул хвостом. Стийну моя логика не поколебала.
- Имя — это что-то крайне случайное, — считала она. — На одном языке 'пуу', на другом «дерево», на третьем 'трии'. Но сами деревья только деревья, и не больше.
Я чувствовала, что тут таится возможность возразить Стийне, но для этого мне нужно было бы владеть десятью языками. Стала фантазировать просто так:
- Но разве не жутко было бы, если бы деревья умели говорить, как люди? Скажешь ему по-эстонски: 'Дерево яблоня, дай мне парочку яблок!' — а оно отвернется и скажет на другом языке: 'Извините, я вас не понимаю!'
Мать Стийны позвала нас есть. В гостях еда всегда вкуснее, я ела с удовольствием и поглядывала на повизгивающего под столом Типу — не могла решить, принято ли в этом доме кидать собаке кусочки под стол или нет. У нас можно, когда мама не видит…
Мать Стийны, сунув руки под передник, смотрела на нас влюбленными глазами.
Она проворно убрала наши опустевшие тарелки и спросила:
- Может, еще что-нибудь войдет?
Тетя сказала бы про такую женщину: 'Из прислуги'. Мне, во всяком случае, было неловко пользоваться этим заискивающим обслуживанием. Я поблагодарила и сказала:
- Знаете, мы во дворе обсуждали, что было бы, если бы деревья умели говорить, как люди?
Мать Стийны засмеялась и сразу вдвое помолодела. Мне ужасно нравится, когда люди смеются. Они в такие минуты похожи на детей и более непосредственные. Я даже мечтаю, когда буду в состоянии купить себе магнитофон, стану записывать на пленку смех разных людей. Ведь каждый человек смеется по-своему: один гогочет, другой хихикает… Мать Стийны смеялась звонко, немножко икая и прикрывая рот рукой. Я предположила, что у нее нет одного из передних зубов.
- Да, но если бы уж деревья говорили, то говорили бы и животные, и цветы, и… и, например, всякие печенки-селезенки у человека.
Она опять засмеялась, но тут же посерьезнела — со двора донеслось громкое нестройное пение.
- Жи-вее-ет при-вольно хо-о-лостой, женатый ссорится с женой!..
- Мама, у тебя деньги есть? — быстро спросила Стийна.
- Совсем немного, — призналась мать, прислушиваясь к нестройному пению.
Она пошла к полке, на которой стояли жестяные коробки для бакалейных продуктов. Не спуская глаз с двери, она открыла коробку с надписью: «Мука» и достала оттуда две стянутые резинкой трехрублевки. Одну дала Стийне, другую торопливо сунула обратно в «Муку». Резиновое колечко осталось на столе.
- Так мы пойдем, — сказала Стийна.
- Приезжайте еще в другой раз, — сказала мать Стийне, когда мы попрощались. — Так приятно было!
И что было приятного? Даже не поговорили толком…
В прихожей послышалось тяжелое топтание, и Стийна сказала:
- Полезем в окно!
Я в нерешительности замешкалась. Тут дверь распахнулась — ив комнату ввалился коренастый мужчина в промасленной одежде и в шестиугольной фуражке. Он с напряжением раскрыл мутные глаза и заорал:
- А-а! Городская барышня изволила пожаловать!
- Аугуст! — умоляюще произнесла мать Стийны.
Она стояла между мужем и дочерью, не зная, что делать. И Типа в растерянности прыгал то к Стийне, то к ее отцу.
- Иди отдыхать, Аугуст, — попросила мать.
- Отдыхать? — Мужчина усмехнулся. — А чем же эта финтифлюшка будет кормиться, если рабочий человек будет отдыхать? Небось голод домой пригнал, а?
- Пойдем, — сказала мне Стийна и повернулась на прощание к отцу. — Опять ты пьян!
Только теперь он заметил меня.
- Ишь, какую хорошенькую с собой привезла! Нет, ну почему бы городским финтифлюшкам не скакать туда-сюда, если деревенский мужик вкалывает на работе!
Он плюхнулся на стул у стола, Стийна дернула меня за рукав, надо было как-то попрощаться, но сказать: 'Всего доброго!' показалось мне неуместным.
Выйдя на шоссе, мы все еще продолжали молчать. Мимо нас мчались только личные машины, никто даже не притормозил.
- Ну, убедилась теперь, что у меня тоже есть родители? — сказала наконец Стийна.
- Твоя мама мне понравилась.
- А отец? — Стийна усмехнулась.
- Послушай, может, он вовсе не твой отец?
- Мой. К сожалению. Родной, абсолютно родной папочка.
- Но ты больше похожа на мать, — попыталась я утешить ее.
- Спасибо и на этом.
И тут я разозлилась. Будто я подсунула ей такого отца! Мой отец уж, во всяком случае, никогда в жизни так со мной не разговаривал, мой отец не пьяница! Конечно, и он был недоволен, что в такое горячее время летних работ мне приспичило ехать в Ригу, но, когда я пообещала после поездки помочь ему на сенокосе и заготовить по меньшей мере пятьдесят вязанок ольховых веток — подкормку на зиму для косуль и лосей, он согласился, что после успешного окончания учебного года я заслужила небольшой отдых. С отцом Стийны, видимо, вообще невозможно было говорить по-людски!
- По-моему, ты держишься с матерью слишком холодно.
Стийна вопросительно посмотрела мне в глаза.
- А чего же она живет с этим… алкашом!
- Но это же твой отец!
- И что с того? Да ей просто нравится быть униженной и оскорбленной, как у Достоевского. Я знаю:
