- Меня угостить?! Да кто, скажи, приготовил эту симу! Если ты хоть немножко мужчина, сейчас же начинай заниматься.
Словно нас и не было в комнате!
- Я вполне успею!
- 'Успею, успею'! Запомни, если тебя выгонят из университета, вылетишь из этого дома тоже!
- Тетя Вирве, миленькая…
- Ну, всего доброго, нам пора.
Я встала из-за стола. Остальные тоже поднялись.
- Куда вы? — запротестовал Рауль.
- Есть куда! — отрезала я. — У моей бабушки тут поблизости два дома.
Айн и Мейер, уходя, подмигнули в двери Раулю.
- Я хотя бы пойду проводить, — сказал Рауль.
- В комнату! — скомандовала тетя. Это прозвучало так, как мой отец говорит гончей: 'К ноге!'
Я сердито шла впереди всех, хотя и понятия не имела, куда иду. Мейер догнал меня.
- Знаешь, Маарья, я хотел сказать тебе: не принимай все эти разговоры всерьез!
- Ого! Я и не думала!
- Жаль, что ты попала именно в такую компанию. В Тарту много серьезных, разумных и талантливых людей, с которыми ты нашла бы общий язык. Но ты… ты не пытайся жить по их законам, понимаешь?
- Небольшой танец над пропастью можно было бы иногда себе позволить, — поддразнила я.
- Нет… Видишь ли, есть люди, жизнь которых пуста и… праздна. Они не хотят и не умеют заниматься делом и создают себе подобие настоящей жизни. Понятно я говорю?
- Мхм!
- Но твои будни ведь не скучны, Маарья, верно? Скажу тебе одно: живи нормальной жизнью нормальной девушки, не играй роль этакой луноведки.
- Я ведь шутила.
- Я так и подумал. Но если взглянуть с другой стороны — шутить всегда легче, чем относиться к жизни серьезно. Не смейся! Или ты абсолютно уверена, что можешь судить о людях и поэзии безошибочно?
У меня подступали слезы к глазам, я судорожно глядела в землю. Конечно же, я была глупой и жестокой. Какое право я имела вмешиваться в отношения Стийны и Рауля — может быть, это настоящая любовь! Лучше бы мне помалкивать… 'Не делай другим того, чего ты не хочешь, чтобы сделали тебе!' — всегда учила меня мать. Попыталась представить себе, что испытывает сейчас Стийна, но не смогла. Она потеряла Рауля и, наверное, больше не считает меня своей подругой.
- Маарья, да вы не обижайтесь! — Мейер обращался ко мне на «вы», — видимо, хотел подчеркнуть отличие нашего разговора от той болтовни, которая шла за столом. — Вы иногда выглядите наивным ребенком, и тогда хочется уберечь вас от чего-то дурного… Сколько вам лет? В вашем возрасте этот вопрос, пожалуй, еще не звучит невежливо?
- Почти шестнадцать… — Странно, что всегда, когда хочется плакать, оказываешься в состоянии только шептать.
- Шестнадцать! Господи, какой прекрасный возраст! Наивные и забавные горести, вернее, воображаемые горести… В голове все вперемешку, как винегрет, — только не воспринимайте мои слова неправильно. В винегрете все кислое и пресное, соленое и сладкое, что именно — непонятно, все скрыто розовым соусом…
- А сколько же лет вам?
- Тридцать, Маарья! Тридцать долгих лет.
- Ох, не огорчайтесь, я знаю несколько человек, которые еще старше вас. И тоже живут. С виду совсем крепкие.
- Ну вот, теперь я опять узнаю вас. — Мейер засмеялся. — В вашем винегрете и перцу достаточно.
Будто он собирался отведать этого винегрета! Признаться, я бы сама с удовольствием съела сейчас мисочку домашнего винегрета с селедкой.
- Знаете, писатель Мейер, может быть, в шестьдесят лет вы скажете о тридцатилетнем человеке то же самое, что сейчас обо мне: прекрасный возраст, воображаемые горести, голубое детство и так далее. Все старики так причитают — да, да, не надо смеяться! — 'Пожалуйся, деточка, мне на свои огорчения, я немножко посмеюсь над ними, а потом скажу, что разделенное горе — это полугоре…' Именно так все вы причитаете, потому что забываете, что вы чувствовали. Помните только события: получил двойку и плакал — какой же я был ребенок! — ведь плохую отметку легко можно было исправить. А я вот ясно помню, что в первом классе моей самой большой заботой было: смогу ли открыть дверь школы? Наша школа была в старой господской усадьбе, наружная дверь закрывалась старинной щеколдой, а я была очень маленького роста. И я помню, что тогдашняя душевная тревога из-за этой двери мучила меня так же, как сейчас…
- Сейчас?
- Подождем остальных, — сказала я. Не было больше сил заниматься этим самоедством.
Аэт и Айн, медленно бредя по тротуару, приближались к нам. Стийна отстала… Нет, Стийна оперлась о столб ограды и беседовала с кем-то… Рауль! Я так обрадовалась этому.
- Не все еще пропало! — сказал Мейер, глядя на них.
Медленно пошли дальше. Когда я снова обернулась, увидела, что Стийна одна идет за нами. Остановились подождать ее. Стийна шла уверенно, гордая, радостная. Коричневая сумка весело болталась у нее на боку, в руке она держала большой красный цветок, другой рукой прижимала к груди книгу в кожаном переплете.
- Знаете, что это за цветок?
- Похоже на лилию, — предположил Пеэт Мейер.
- Это амариллис, — важно сказала Стийна. — Вообще-то цветет только зимой.
- Возможно, в теплице… — начала рассуждать Аэт.
- Это должно принести счастье! — крикнула я громко.
- Да, — согласилась Стийна.
- Где же вы заночуете? — спросила Аэт.
- Аэт, но ведь у тебя номер в гостинице. Мы там не поместимся?
- Не знаю… — засомневалась Аэт. — Это одноместный номер. Может быть, удастся уговорить… Паспорта у вас с собой?
У Стийны паспорта с собой не было, а у меня его вообще еще не было.
- Ничего не выйдет, — объявила Аэт.
Когда мы опять подошли к Ратуше, упали первые капли дождя. Стийна словно бы проснулась и спрятала книгу в сумку.
- Пошли к моей тетушке! — сказала она решительно.
Мейер и Айн попрощались и затрусили прочь.
Стийна сказала, что ее тетя живет тут поблизости, в Супилинна, на Картофельной улице, что это пожилая дама с литературными наклонностями.
Дождь усиливался, подул холодный сырой ветер, и мне казалось, что за теплое сухое пристанище я готова терпеть хоть десять литературных тетушек.
Даже Аэт решилась отказаться от своего одноместного «люкса» и сгорала от любопытства и нетерпения побывать в гостях у дамы с литературными наклонностями. Чего бы ей было не сгорать — ведь прошлой ночью она не удирала от «фантома» и не ворочалась на жесткой станционной скамье. Она еще слишком мало настрадалась…
Перед тем как свернуть с площади в узкую боковую улочку, мы остановились, чтобы поглядеть назад. По мокрому тротуару шла большая компания парней и девушек — босиком, держа туфли в руках. У парней брючины были закатаны, у девушек мокрые волосы ниспадали, как у русалок. Они пели на два голоса: 'По- тому-у что я, как пти-и-чка, по-лететь к те-бе-е хо-чу!' Я почувствовала, как что-то потянуло меня к ним, на миг даже возникло искушение побежать за ними, присоединиться к их пению — мне страшно нравится вторить…
