уверяла меня, что она ничего лучшего в этом роде не читывала: tout у est poesie et verite. Я слышал, что поэма дойдет до двадцати пяти тысяч стихов и что теперь уже более двенадцати тысяч! Даже и к нему меня не тянет; Шатобриана не видал уже более двух месяцев; редко заглядываю к Рекамье и к Баланшу и встречаю знаменитости только в раутах министерских и академических. Погрузился в историю - и недавно нашел в Раумере любопытную компиляцию, биографию императрицы Анны, Бартольда. Именно та эпоха, для которой собрано у меня множество архивских материалов. Много и в печатной статье исторических подробностей; но мои драгоценнее et plus authentiques. Но Бартольд исказил исторические факты своим гнусным умничаньем. За Рейном уж так не пишут, а за морем и подавно! {2} Я бы не огорчился нимало отставкой Тьера и Гизо, если б она привела их к отставной их любовнице - истории; но вряд ли? Они останутся людьми политическими и возвратятся скорее снова к портфелям, нежели к перу. Спасибо, что вы хоть по субботам мои письма читаете, и жалею, что не знал об этом прежде, т. е. тогда, как писал охотно и обо всем. Я не видал еще ни одного нумера 'Московского наблюдателя'. Я думал, что он подобьет меня или мою письмоохотливость; но не тут-то было! Мои венские, итальянские и парижские письма, трепетавшие тогдашними новинками, устарели и отцвели. Недавно была у нас на вечеринке вдова Бенжамена Констана, урожденная Гарденберг, племянница князя министра. Умная и образованная женщина, принимающая живое участие в серьезной французско-немецкой литературе и даже присутствующая на шарлатанских лекциях Лерминье. Она долго о нем со мною рассуждала, и, кажется, мне удалось едва ли не разочаровать ее насчет болтуна - философа-профессора, который не выехал еще из Египта в истории о народном праве! Другая девица, лет 19 англичанка, Мезофанти в юбке; знает очень хорошо восемь языков и выучилась по- русски, так что всех вас читать может. И собой не дурна, жаль только, что училась русской грамоте и литературе у**. Я обещал ей книг, но и за ней волочиться некогда! Вообразите, до какого самоотвержения дошло мое историческое крохоборство! Торопясь кончить 43-й фолиант архивский, я не пошел в Академию на прием Скриба, коего так умно отпел Вильмень. Ни в одном куплете, ни в одной песенке комико- водевилиста нет столько чистого, критического остроумия, сколько в похвалах-критиках бессменного секретаря Академии. Эта новизна останется примерною, и впредь не все хвалить будут в приемных приветствиях; пора и критике воцариться на ришельевском трибунале! - Я возил Л‹азаре›ва на последний блестящий бал Броглио, где была вся знать, вся дипломатика, весь люд нужный, должностным, и красавицы со всех концов Европы и из нашей Митавы.
10 февраля. Так как ты академические тетради называешь тряпьем, то я и не посылаю их ни тебе, ни в Москву; советую, однако ж, прочесть посылаемые мною Ар‹жевитинову› о Cuvier, о Шаптале, о Т. Юнге - и даже Карла Дюпена об успехах математических наук. Если достану Скриба и Вильменя, то пришлю и для тебя. Но как же европейскому журналисту или даже и не журналисту обойтись без этих указателей хода наук и просвещения вообще? Я совсем не охотник до наук точных, а еще менее знаток в оных, но по необходимости должен изредка заглядывать в Академию по понедельникам для того, чтоб быть au courant главных открытий, даже попыток в том, что делается немногими для всех и каждого? Иначе взгляд на мир нравственный, на мир интеллектуальный и даже политический будет не верен. {3} Энциклопедический взгляд не мешает специальности, и с тех пор, как я справляюсь об успехах машин и о газе, я лучше сужу о Лудвиге XIV и о Петре Великом. В науках нравственно-политических соображений сего рода справка с другими сестрами-науками еще нужнее, почти необходима, например в политической экономии, в финансах. Впрочем, и здесь депутаты накануне ораторства твердят правила, кои должны руководствовать их в управлении государственной финансовой машины. Промахи дорого им стоят, и не одни министры падают, но с ними иногда и кредит государственный! {4}
Кстати о науках и о гигантском ходе просвещения: миниатюрное доказательство оному прилагаемый у сего 'Annuaire du bureau des longitudes' на этот год, где статьи Араго ставят это ежегодное астрономическое явление наряду, если не выше, с Лихтенберговым ‹геттингенским› альманахом, где физик-горбушка Лихтенберг, комментатор Гогарда, помещал свои открытия в физике и астрономии, и с Шубертовым петербургским немецким календарем, где наш астроном и классический писатель знакомит Россию с науками и с небом. В 'Аннюэре' статья о египетских иероглифах (стр. 238), прекрасная и для нас понятная. По таким книжкам можно, впрочем, судить более об академиях, нежели о народном просвещении. Прочтите Араго о Т. Юнге; нигде с таким искусством не соединяет он науки с биографией: отличительное качество его похвальных речей в Академии. Fontenelle, Cuvier, Араго, каждый в этом роде имел что-то особенное, и каждый сделался классическим в этом роде.
Полночь. Преодолев лень, провел приятный вечер у нашей знакомой, которая повторила мне свое мнение о поэме Ламартина и обрадовала надеждою, что в течение месяца часть оной выйдет. Стихи (всего восемьсот), кои она слышала, - под заглавием 'Les laboureurs, c'est la destinee de Thomme sur la terre et dans le ciel'. Отделение поэмы, к коему эта глава принадлежит, из восьми тысяч пятисот стихов. Оно уже кончено. Сей поэмы написано уже до двадцати пяти тысяч стихов. Она не охотница до Ламартина, вероятно, с тех пор, как магометанство ему так понравилось; но эти стихи хвалит с необыкновенным восхищением. 'C'est biblique'. Тут нашел я и дюшессу St. Simon, которая издала 21 волюм записок предка своего мужа {5} и теперь в процессе с двумя книгопродавцами за второе издание, которое будет дешевле, если выйдет. Она хлопотала, чтобы ей выдали остальные, никогда не печатанные записки предка, хранящиеся в архиве иностранных дел, но ей отказали, хотя право правительства основано на произвольном lettre de cachet, вследствие коего отобраны сии рукописи во время оно. Сверх того, дед дюка С.-Симона, писавшего записки, также написал свои записки, в коих также много любопытного, и Гизо вытребовал их из архива. Она и об этой рукописи хлопотала, но и в этом отказали. Хотелось бы еще покомерировать с вами о прежних министрах, о кандидатах их, о Берье и Дюпене, но сон клонит, и еще не возвратилась письмоохотливость, хотя и сегодня написал уже пять писем и, как видите, не кратких.
11 февраля. Сейчас прислали мне два экземпляра речей Вильменя и Скриба: более достать не мог, ибо они продаются только с разрешения Академии, а напечатанные в журналах вряд ли так полны, как академические.
12 февраля, полночь. Все еще министерство не составлено, и начинают поговаривать для иностранного о Сент-Олере, который послом в Вене. Для меня было бы это очень выгодно, и я снова мог бы надеяться попасть в архив. On prete un mot a Humann sur la loi financiere, qu'on a transformed en loi politique: 'C'est bien mon enfant', - сказал он, - mais on l'a change en nourrice'. Уверяют, что сегодня адвокаты в деле Фиески были превосходны. Segur-Lamoignon обещал мне или на завтра, или на послезавтра, (т. е., вероятно, на последнее заседание) билет. Фиесковы литографии продаются дорогою ценою: уверяют, что он завещал вырученную сумму в пользу Нины Ласав. Я провел вечер с Баланшом, Карне (автором 'Considerations sur Thistoire contemporaine' etc. etc.). Первый рекомендовал мне для тебя Musset, 'Confession d'un enfant du siecle', {6} но если эти два тома послать, то нельзя будет послать Кине и проч.
Я давал С. П. С‹вечи›ной читать Минье предисловие к испанской войне - она чрезвычайно хвалит его и не ожидала такого взгляда на историю и такой методы, какую нашла в новом труде его. Теперь читает она Вильменя предисловие к Лексикону и ставит его выше всех других мелких его сочинений.
Я нашел здесь у одного собирателя рукописей собрание писем одного француза-шпиона, полковника драгунского Valcroissant, коего Шуазель в 1780-1782 годах послал в Царьград помогать тайно туркам и полякам (во время Барской конфедерации) против нас. По беглому обозрению я заметил, что это его переписка с послом французским в Турции графом Сен-При из турецкой армии, с воинскими подробностями; но не могу оценить степени исторической важности этих бумаг. Предписание Шуазеля шпиону оригинальное за его подписью: он предписывает ему скрывать от русских цель данного ему поручения. Важен факт, что Франция подбивала и помогала туркам и полякам, будучи в дружбе с нами; но факт этот мы знаем. Подробностей войны и сшибок с турками также много. У него же купил я, вероятно, оригинальную рукопись о Петре, Екатерине I, Меншикове и проч., другая копия хранится в Королевской библиотеке и мною переписана.
О Фиески: {7} уверяют, что по всей дороге от тюрьмы до места казни ни одного окна нет не занятого; а что увидит это кровавое любопытство? - одну фуру закрытую, фуру с преступником или с преступниками, ибо с недавнего времени возят к гильотине, уже не показывая жертв правосудия.
2/14 февраля, воскресенье. Разлученный с архивом вчера провел день по-прежнему: прочитав журналы, отправился в камеру перов, но мой билет был на 16-е заседание, т. е. на сегодня, а вчера было 15-е в деле Фиески, и я возвратился в Rue Tournon, осмотрел литературные новости, у Ренуара встретил ‹Киселеву› и ‹Мейендорфшу›. Они возвращались от дюшессы Деказ, живущей в самом Люксембурге: она
