христианскому правилу: 'В законе твоем поучуся день и ночь!'. Ирландец узнал на границе, что предписание о невпуске Библии в сардинские владения недавно возобновлено с необыкновенною строгостию. Библию его отослали в Женеву, где ему ее возвратили. - Перед нами лежала рассказчица подобных действий на другом краю римского владычества: книга Боррова 'La bible en Espagne'. Многие обвиняют автора в юмористическом изложении столь важного предмета; но дело в том-справедливы ли факты? Книга расходится по всем рукам, к досаде некоторых фанатиков; но давно уже ни одна книга не производила такого ожесточения во всех толках, как Michelet. Le Normand посвятил ей всю 8-ю лекцию свою в Сор- бонне (или в College de France) и напечатал ее в тетрадках своего исторического курса. - В 'Сеятеле' найдете вы прекрасные замечания на статью закулисного пустомели, Jules Janin, в 'Дебатах' о сей книге: кто его просил вмешиваться не в свое дело! - 'Revue des Deux Mondes', 'Revue de Paris', почти все журналы оппозиции проклинают или превозносят автора! во всех аристократических и политических салонах - вчера у дюшессы Розен и у Ламартина - только о ней и речи! Между тем Michelet торжествует, а товарищ его - в борьбе против иезуитов и на кафедре провозглашает, что он опередил самого Michelet в его образе мыслей против иезуитов и готов подвергнуться всякому гонению. Между тем проповедники _единства церкви и религии любви_ скачут из Парижа в Лион, в Марсель - и на проповеди их стекаются толпы не народа, а аристократии по рождению и по капиталам. За неделю ускакал отсюда Лакордер, и уже вчера слышали мы, что в Лионе тысячи слушателей восхищались им! В это время дочитал старшина доктринеров и профессоров, глубоко остроумный Royer-Collard, коего словцо действует и на политику, и на литературу, - книжку Равиньяна о иезуитах, и сказал: 'Pauvre jeune homme: il a la candeur de se croire Iesuite!'.- Вы читали послание кардинала Бональда в 'Дебатах' против Дюпеня и канонических брошюр его и, конечно, заметили ошибку в имени Местра, сделанную редактором статьи, вероятно, не читавшим Иосифа, а только Xavier Мейстера: при сем случае одна дама заметила: 'C'est comme qui dirait Jean Jacques Voltaire!'.
По моему мнению, лучшая из ультракатолических Revues 'Le correspondant', paraissant le 10 et 25 de chaque mois, вмещающий: Religion, philosophic, politique, litterature, sciences, beaux-arts. Главный издатель- приятель мой Вилькс; участвующие: Lenormand, профессор и автор книги 'Sur les associations religieuses', выходившей по частям в 'Корреспонденте'; Carne, депутат оратор, автор книги о Германии и проч.; Champagny, сын наполеоновского министра, автор превосходной истории кесарей, недавно (10 января) напечатал прекрасную статью 'L'Eglise et ses adversaires en 1825 et 1845'. Не разделяя всех мнений его, я читал ее с большим наслаждением. Я бы желал сделать ее известною в Германии, ибо подобные рассуждения заслуживают не такое безмолвие и не такие ответы, какие встречаем в
В этом же 'Корреспонденте' помещают иногда статьи и гр. Монталамбер; в последнем номере начало нового романа m-me d'Hautefeuille (Анны-Марии, автора 'Fleur de lys' и проч.): 'La famille Cazotte'. Напомню вам о самом Казоте словами автора. Во всех гостиных Парижа ходил слух о странном предсказании Казота; впоследствии рассказ об нем найден был в бумагах Лагарпа и напечатан в его сочинениях. Казот прозрел революцию с такими подробностями, что многие не хотели верить, чтобы пророчество это не было сочинено уже после события. - Между тем некоторые свидетели, слышавшие предсказание, еще тогда же говорили об нем, 'хотя не верили ему'. Сочинительница исторического романа посвятила его сыну Казота Сцеволе, который доставлял ей материалы об отце, о его жизни и особенно об главнейшем из его пророчеств, Лагарпом описанном. Она напечатала и письмо сына к ней, в коем он не только одобряет ее, но находит в исторических портретах величайшее сходство; вот слова Сцевола Казота к m-me d'Hautefeuille: 'В рассказе вашем неистинно- только одна рамка, но судя по верности, с которою вы представили моего отца, мою сестру и маркизу де Ла-Круа, кажется, в изображении вашем я свиделся с самою маркизою де Ла-Круа, и все, что она говорит у вас, все, что говорил мой отец, - все это я слыхал от них самих', и т. д. Свидетельство неподкупное сына дает роману прелесть истории. Уверяют, что в последующей главе революция описана со всеми ее ужасами. 'Грозная и разрушительная, она упала на нас, как снежный обвал спадает с горы неожиданно и неумолимо ниспровергая все на пути своем'. - И еще два слова женщины, которая написала с глубокою верою милые поверья средних веков: 'Я верю, что и революция не осталась без плода для нас, ибо мы стали лучше, чем были прежде. Я не люблю громовых ударов; но когда они минуются, - позвольте мне думать, что воздух стал чище'. - Вы прочтете в 1-й главе предсказания Казота уже в его деревенской жизни, сбывшиеся над Франциею. Маркизша de la Croix играет в них важную роль, и ее называют последовательницею иллюминизма Сен-Мартеня; в фактах, как сказывают, много правды; но Сен-Мартень никогда не был иллюминатом или последователем Вейсгаупта, и Анна Мария вероятно приписывает
Итак до следующего номера; в этом есть еще две-три статьи примечательные, например 'Des divertissements publics', того же профессора ультрамонтаниста, Ленормана: в ней благие советы префекту полиции - Делесеру, коего деятельность Ленорман хвалит, хотя Делесер и кальвинист! Он нападает не столько на театры, сколько на бал, сперва возникший в малых театрах - 'pour arriver enfin a troner au centre d'un etablissement que couvre le nom de Louis XIV et qu'ont honore le genie des Gluck et des Sachini (l'opera)'. Странная слабость ума человеческого! В шумных и, конечно, нескромных забавах парижской и иностранной публики справедливо видит автор-историк и моралист в одно время разврат во всей утонченной наготе его: и в то же время как бы в противоположность ему - указывает на первого развратителя Европы и вселенной. - Лучше кончить словцом персидского посла в Париже: должно быть, эти люди очень сходны, что должны сами себе плясать!
Правда, что для мусульманов - 'il n'y a pas d*outrage comparable a cet envahissement de leurs personnes'.
Передайте от меня г. Шевыреву, что в сем же номере 'Корреспондента' напечатана новая статья известного ему дантиста профессора Озанама 'Des sources poetiques de la Divine Comedie'. В 'Edinburg Review' напечатана о сем же диссертация Фосколо; после книги Озанама 'Dante et la philosophic Catholique du moyen age', Labitte напечатал статью о 'Божественной комедии' до Данта. Озанам в сей новой статье рассматривает - в чем именно состоит оригинальность 'Божественной комедии'? - Я люблю Озанама за сильную горячую веру его в средние века, за одушевленный живым словом энтузиазм его на кафедре: но не разделяю его литературного и прочего ультрамонтанизма. Он знаком и с германской словесностию и говорил на лекциях о ее старинной поэзии (Niebelungen и проч.), беспристрастно последуя во многом 'Истории немецкой словесности' Гервинуса, на которую я когда-то указал ему: Бутервек был вряд ли ему известен; я не забуду торжества его перед 12 экзаменаторами в числе коих: Вильмень, Фориэль, Кузень, Лакретель и другие знаменитости того времени. - Озанам заставил самого Кузеня признаться, что он, выслушав его ответы и возражения всем и каждому из них, признает в нем не ученика, а наставника в той обширной, хотя и частной области средних веков, которую обнимала Дантова универсальность. - В 17-м столетии было три, в 19-м более ста изданий Данта! открыли предшественников божественному поэту - в XII столетии. Видение монаха Альберика. - 'Ныне, - говорит автор, - пустыни средних веков населяются и светлеют, 'Божественная комедия' хотя и не перестает еще господствовать над поэтическими зданиями, ее окружающими и поддерживающими, но вкруг нее видно бесконечное множество подобных изобретений; длинный ряд рассказов того же рода восходит к предыдущим векам, и встречается более или менее во все времена, свидетельствуя, таким образом, об одной постоянной заботе человеческой мысли'.
Сравнив поэму Данта с римской базиликой, Озанам начинает характеризовать эпоху, приготовившую это чудесное явление: 'В 13-м веке поэзия не пряталась в одинокую мечту флорентийского гражданина, она была везде, она жива в делах того времени, когда совершались последние крестовые походы, когда являлись высшие усилия борьбы между духовенством и империей: падение Фридриха II, призвание святого
