Том 10. Повести и рассказы 1881-1883

Сопоставления отдельных «стихотворений в прозе» Бодлера и Тургенева, делавшиеся неоднократно, не представляются убедительными[110], речь может идти только об отдаленном сходстве отдельных мотивов у французского и русского писателей и более всего о жанровой (и до известной степени стилистической) близости их произведений.

В 1918 г. Л. П. Гроссман опубликовал свою работу о «Стихотворениях в прозе», озаглавив ее «Последняя поэма Тургенева»[111]. Автор выдвинул здесь тезис, что, несмотря на кажущуюся отрывочность отдельных стихотворении тургеневского цикла, он представляет собою стройное композиционное целое: «Это строго согласованное, сжатое тисками трудной, искусной и совершенной формы, отшлифованное и законченное создание представляет в своем целом поэму о пройденном жизненном пути…» Однако дальше Гроссман высказывает произвольную мысль, будто в стихотворениях разработан ряд тем, из которых каждой посвящено по три отдельных этюда. Главные из этих «триптихов»: Россия, Христос, Конец света. Рок. Природа, Любовь, Смерть, Безверие. Первая часть работы Гроссмана, в которой он пытается установить ритмы в тургеневской прозе, вызвала споры и опыты дальнейшей разработки затронутого вопроса[112].

За последнее время явно повысился интерес к «Стихотворениям в прозе» Тургенева и ни одна монография о нем не обходится без более или менее полного их разбора. Следует отметить и ряд защищенных диссертаций и статей, посвященных изучению жанра, композиции, художественных особенностей «Стихотворений в прозе»[113].

К читателю^*

Впервые обращение «К читателю» было написано в качестве предисловия к «Стихотворениям в прозе» в тетради беловых автографов (1880). Оно предшествовало тексту всех 83 стихотворений. рад обращением в беловом автографе — эпиграф: «Wage Du zu irren und zu träumen…» («Дерзай заблуждаться и мечтать…») — строка из стихотворения Шиллера «Текла» (1802). Эта строка, очевидно, была дорога Тургеневу, и он повторял ее несколько раз в качестве цитаты или эпиграфа. В последующей рукописи (наборная рукопись) Тургенев эпиграф снял — вероятно, потому, что уже поставил его к рассказу «Песнь торжествующей любви» (см. с. 47).

Обращение «К читателю» было передано Тургеневым М. М. Стасюлевичу вместе с первыми сорока стихотворениями в прозе, которые предполагалось напечатать в «Вестнике Европы». Однако Стасюлевич дал вместо него предисловие «От редакции», в которое включил строки из обращения «К читателю» в виде цитаты из письма Тургенева к нему, хотя это письмо в действительности не было написано. В письме от 14 (26) августа 1882 г. Тургенев среди других вопросов, о которых ему нужно было поговорить со Стасюлевичем «при свидании», упоминает и «предисловие» к стихотворениям в прозе. А 29 сентября (11 октября), соглашаясь на предложения Стасюлевича, Тургенев писал: «В предисловии от редакции я бы желал изменить одно слово: вместо „богатую“ коллекцию — я предложил бы: „целую“ коллекцию». В корректуре Стасюлевич выполнил просьбу писателя.

Деревня^*

Первое из стихотворений в прозе, которым в беловой рукописи и в русских прижизненных изданиях открывается вся их сюита, «Деревня» неоднократно сопоставлялась с циклом лирических стихотворений Тургенева, напечатанных в «Современнике» 1847 г. — в той же книге, где появился первый рассказ из будущих «Записок охотника»[165]. Начальное стихотворение этого цикла, имеющее то же заглавие («Деревня»), открывается картиной сельской природы, родной ему орловщины.

Нетрудно заметить, что близость «Деревни» 1878 г. к одноименному произведению, написанному за тридцать лет перед тем, — преднамеренная. Об идеализирующей тенденции, которой проникнута представленная здесь картина русской деревни, свидетельствуют слова, первоначально написанные Тургеневым, но затем им отброшенные. В середине фразы: «О довольство, покой, избыток» — в черновике читаем: «глухой, зажиточной, вольной деревни!»; в концовке после слов «и думается мне» в черновике — «будь так везде». С односторонностью этого изображения связано, по-видимому, и намерение посвятить деревне не одно, а два стихотворения в прозе (в перечне стихотворений беловой рукописи стояло — «Деревня 1.2»). Тургенев прекрасно понимал, что за три десятилетия, протекших между обоими произведениями, русская деревня из крепостной стала «вольной», но столь же далекой от идиллии, какою она была и в период создания «Записок охотника». Между тем в 1878 г. Тургенев искусственно подбирал светлые краски, чтобы подчеркнуть именно идиллический колорит живописуемой им картины — «довольство, покой, избыток русской вольной деревни». Более правдоподобную картину русской деревни той поры Тургенев дал за десятилетие перед тем в письме к брату Н. С. Тургеневу от 16 (28) июля 1868 г. («Крыши все раскрыты, заборы повалились, нигде не видать нового строения, за исключением кабаков <…> Пыль стоит везде как облако <…> Только и видишь людей, спящих на брюхе плашмя врастяжку, — бессилие, вялость и невылазная грязь и бедность везде. Картина невеселая — но верная»), а также в 1874 г. в стихотворении, написанном Тургеневым от имени своего героя Нежданова в романе «Новь» (см.: наст. изд., т. 9, с. 328–329).

С «Деревней» 1878 г. имеет общее также изображенная в романе «Дворянское гнездо» (1858) картина безмятежной жизни, которую наблюдает Лаврецкий: здесь жизнь казалась ему «погруженной в ту тихую дрему, которой дремлет всё на земле, где только нет людской, беспокойной заразы». «… В других местах на земле кипела, торопилась, грохотала жизнь; здесь та же жизнь текла неслышно, как вода по болотным травам…» (наст. изд., т. 6, с. 63, 65). Как свидетельствует концовка «Деревни», стихотворение выросло из того же противопоставления. Во всех редакциях, особенно в черновой, «Деревня» подвергалась тщательной стилистической правке.

…крест на куполе Святой Софии в Царь-Граде… — Имеются в виду события русско-турецкой войны, когда русские войска, заняв в январе 1878 г. Адрианополь, готовились к вступлению в Константинополь («Царь-Град»).

Разговор^*

В первопечатном тексте «Разговора» в «Вестнике Европы» слова эпиграфа («Ни на Юнгфрау — не бывало человеческой ноги») заключены в кавычки, т. е. эпиграфу придан вид цитаты; источник ее, однако, неизвестен. Ш. Саломон во французском издании «Стихотворений» «обратил внимание на то, что если указанные слои» взяты из какого-нибудь путеводителя по Швейцарским Альпам, то он мог быть издан не позже самого начала XIX века, так как восхождение на вершины, о которых идет речь у Тургенева, совершено было — на Финстерааргорн в 1810 г., на Юнгфрау в 1811 г., т. е. задолго до того, как Тургенев видел эти горы, путешествуя но Швейцарии в 1840 г. Источником «Разговора», по мнению того же Саломона, могло быть следующее место в «Письмах русского путешественника» Карамзина (Лаутербруннен, 29 августа 1789 г.), где описан вид на Юнгфрау лунной ночью: «Светлый месяц блистает на вершине Юнгферы, одной из высочайших Альпийских гор, вечным льдом покрытой. Два снежные холма, девическим грудям подобные, составляют его корону. Ничто смертное к ним не прикасалося; самые бури не могут до них возноситься; одни солнечные и лунные лучи лобызают их нежную округлость; вечное безмолвие царствует вокруг их — здесь конец земного творения!» И далее: здесь «смертный чувствует свое высокое определение, забывает земное отечество <…> смотря на хребты каменных твердынь, ледяными цепями скованных и осыпанных снегом, на которых столетия оставляют едва приметные следы». Более правдоподобным представляется, что, сочиняя эпиграф к «Разговору», Тургенев вспомнил драматическую поэму Байрона «Манфред» (1817), которую он, несомненно, перечитывал в конце 1870-х годов (см. далее «Проклятие», «У-а… У-а!»): действие «Манфреда» развертывается в Швейцарских Альпах, в частности именно на «горе Юнгфрау» (акт I, сцена 2); третья сцена II акта сосредоточена «на вершине горы Юнгфрау» и открывается следующими словами, которые могли внушить Тургеневу эпиграф к «Разговору»: