– Навсегда.
– Как это навсегда? - удивился Павел.
– Будет воспитывать тебя.
– Ты шутишь!… - воскликнул Павел и хотел засмеяться, но смех застрял в горле, такие у матери были глаза. - Но я не хочу!
– Он не хочет! - повторил Петр.
– И я не хочу, но наши желания для него ничто. Он решил. Положение трудное, мальчики. Я не знаю, как поступить, что предпринять. И посоветоваться не с кем.
– А Флич? - наивно спросил Павел.
– Флич может только посочувствовать. Вот что, мальчики, прежде всего Доппель и вообще никто не должен догадаться, что Павел не хочет уезжать. Наоборот. Сейчас ты, Павел, пойдешь к Доппелю и поблагодаришь его. Да повеселей! Скажи, что это твоя мечта. А на днях переберешься жить к нему.
– Я не смогу, мама…
– Сможешь, - сказала Гертруда Иоганновна мягко. - Ты сможешь. Ты артист, сын артистов. Главное, не терять кураж.
Киндер сидел посередине комнаты и тревожно смотрел то на одного, то на другого. Он не понимал, о чем речь, но общая тревога передалась ему. Казалось, сам воздух в комнате сгущается и дрожит.
Павел погладил Киндера, шерсть на собачьей холке стояла дыбом.
– Хорошо, мама. Я пойду. Сейчас?…
– Иди сейчас.
– Возьму Киндера?
– Возьми.
Павел надел пальто.
– Идем, Киня.
– Будь очень внимательным, Павка, - сказала Гертруда Иоганновна.
Павел улыбнулся, хорошо, что мама назвала его Павкой.
Внизу, у входной двери, он встретил штурмбанфюрера Гравеса и посмотрел ему в глаза так смело и открыто, что тот удивился.
– Ты что?
– Я - Пауль, - информировал он Гравеса. - Я еду в Германию. Меня берет с собой доктор Доппель. Я буду учиться в Берлине!
– Вот как? - штурмбанфюрер был озадачен.
И тогда Павел сказал очень важным значительным голосом:
– Я тоже стану штурмбанфюрером, а может быть, и бригаденфюрером. Хайль Гитлер!
Павел вышел на улицу и зашагал к комендатуре. Рядом бежал Киндер.
Несколько рассерженный штурмбанфюрер Гравес, - как это он узнает новости последним! - прямо от портье позвонил Доппелю.
– Здравствуйте, доктор. Вы собираетесь в Германию?
– Да. Меня, видимо, переведут на юг. Вы ведь знаете, там вот-вот начнется.
– И берете с собой Пауля?
– А вы как всегда все знаете? Мальчишка не хочет расставаться с мамой? - жестко спросил Доппель.
– Наоборот. Он в телячьем восторге. Заявил мне, что будет бригаденфюрером.
– Прекрасно. Благодарю за информацию.
– И Гертруда отпускает его?
– Гертруда - немка до мозга костей. Я это всегда утверждал! - не без гордости ответил Доппель.
Через два дня Павел переселился. В огромной квартире, где до войны, наверно, размещалось несколько семей, он оставался один. Ему выделили комнату, поставили туда солдатскую койку, застеленную колючим солдатским одеялом, большой платяной шкаф с резными дверцами, секретер из красного дерева с перламутровой инкрустацией. Передняя стенка его опускалась, открывая множество ящиков и ящичков, хранивших слабый запах духов. Видимо, секретер раньше принадлежал женщине. Возле стояло затейливое неудобное кресло с деревянными завитушками. Над секретером висел портрет Гитлера.
Павлу комната не нравилась, она была чужой: ни брата, ни мамы, ни Киндера!
Шкаф стоял пустым, вещи Павел так и не вытащил из старого чемодана.
Доктор Доппель дал ему несколько книг на немецком языке и грамматику. Они лежали на подоконнике. Толик отдал 'Отверженных' Гюго и 'Железный поток' Серафимовича. Толиковы книжки Павел прятал в одном из ящиков секретера.
Двери комнаты выходили в коридор, как все двери в квартире, а коридор упирался в большую мрачную кухню.
По утрам дважды в неделю приходила крупная круглолицая женщина убирать квартиру. Звали ее Олена.
Убирала она неторопливо. Руки у нее были полными, белыми, пальцы наманикюрены. Плотные круглые щеки подрумянены, губы ярко накрашены. Она заговаривала с Павлом о том о сем грудным, каким-то воркующим голосом, рассказывала городские новости и ругала немцев и их новый порядок. Иногда расспрашивала про доктора Доппеля.
Павел разговора не поддерживал. Все следят друг за другом. Однажды он даже пригрозил, что расскажет доктору про ее разговорчики.
Олена обиженно поджала губы и заявила, что больше не произнесет ни слова, раз он такой. Она-то думала, что он артист советского цирка, а он немецкий прихвостень!
– Я не прихвостень. Я - немец! - ответил Павел гордо. Он понимал, что каждое его слово будет передано или штурмбанфюреру, или коменданту, или доктору Доппелю. А может, и еще кому.
После ухода Олены он начинал слоняться по комнатам. Делать было решительно нечего. Немецкая грамматика осточертела. Читать не хотелось. Пробовал играть в шахматы с самим собой - скучно!
Он садился в гостиной около телефона, долго рассматривал трубку. Телефонные разговоры тоже могут подслушивать. Потом звонил своим. Если у телефона оказывался Петр, Павел произносил голосом доктора Доппеля:
– Доброе утро, Петер. Как ты себя чувствуешь, мой мальчик?
– Спасибо, господин доктор, вы очень добры, - сладким голосом отвечал Петр.
– Твой брат не звонил?
– Нет, господин доктор. По утрам он зубрит грамматику.
– Похвально, - удовлетворенно произносил Павел голосом доктора Доппеля и спрашивал: - Мама дома?
– Она где-то в гостинице. Ее позвать?
– Спасибо, не надо, мой мальчик, я разыщу ее сам.
– Хорошо, господин доктор, - соглашался Петр.
Павел клал трубку и улыбался. Ни разу Петр не узнал его. Очень хотелось крикнуть:
– Петька, дуралей, это же я!…
Но если открыться, другой раз не позвонишь, сразу узнает.
Он мог бы поговорить и голосом коменданта, и голосом Флича, и как Пантелей Романович, даже маминым голосом. Он мог лаять, как Киндер, и мяукать, и свистеть по-птичьи. Он любил прислушиваться и подражать.
Ах, как скучно сидеть одному в огромной чужой квартире!
Доктор Доппель собрал чемоданы. Упаковано все, кроме кактусов. Кактусам надо дышать, а отъезд пока откладывается. Берлин требует рабочую силу.
Биржа труда не может удовлетворить даже местные потребности. От добровольной мобилизации жители уклоняются: прячутся, уходят в леса, притворяются больными. Придется прибегнуть к древнему способу. Когда-то отлавливали и вывозили рабов. Отловим и вывезем. Победителей не судят.
Облава началась днем. Эсэсовцы перекрыли улицы. Солдаты с собаками и полицаи обходили дома, стучали во все двери, выгоняли жителей из квартир. Тут же фильтровали: стариков и старух отпускали, а
