маленьких платочков.
– А чихать!… Флич, сотвори фокус, вынь откуда ни есть стаканчик.
– Откуда? - засмеялся Флич.
– А хоть откуда… Ну, жара… Организм горит, а загасить нечем. Нечто до Шанца дойти, так и там, верно, эсэсы, дьяволово отродье.
– Ты думаешь? - спросил Флич, делая вид, что его это мало интересует, а спрашивает он исключительно для того, чтобы поддержать разговор.
Федорович не успел ответить, вошла Гертруда Иоганновна. Лицо измученное, осунувшееся. Оба уставились на нее, не скрывая тревоги.
– Что случилось, Гертруда? - спросил Флич.
– Нишего. Для ровного счета, нишего. Доппель увез Пауля.
– Как это увез? - брови Флича вздернулись.
– В Германию.
– Сукин сын! - пробасил Федорович.
– Голубшик, - повернулась к нему Гертруда Иоганновна, - не пейте сегодня. Я вас прошу.
– Да что вы, Гертруда Иоганновна, да у меня и наперстка не было.
– Вот и хорошо. Не сердитесь, голубшик, я хочу поговорить с Флиш.
Федорович насупился.
– Понимаю, фрау, ухожу.
Он с независимым видом зашагал к двери, вышел и плотно прикрыл ее за собой.
– Обиделся, - вздохнул Флич с сожалением.
– Плохо, Флиш. Он увез Пауля…
Глаза ее как-то обесцветились, словно из них ушла жизнь. Флич не знал, что ей сказать. Известие было неожиданным, его еще надо было осмыслить, пережить.
Гертруда Иоганновна села на стул, опустила руки на колени, они казались неживыми.
– Я схожу с ума, Флиш… Я схожу с ума…
Она сжала ладонями виски и закачалась вправо-влево, словно внутри сорвалась пружина, выпрямлявшая ее.
Флич смотрел с состраданием и думал: 'Она теряет лицо. Она на пределе. Павел - последний удар. Она не выдержит…' Он вспомнил ее скачущей на строптивой Мальве, вспомнил подвернувшей ногу, побелевшей от боли, но улыбающейся публике, вспомнил плачущей над вырезкой из газеты, когда погиб Иван, подымающейся по шаткой пожарной лестнице под брезентовый купол, куда мужчины не посмели подняться. Нет, она не может, не должна сломаться. Она - пример, опора даже для более сильных. Она - само добро, само тепло, возле которого отогреваются до дна промерзшие сердца.
– Гертруда, помните, как говорил Мимоза: главное - не терять кураж - и добавил тихо, отчетливо: - Водопроводчик Чурин просил передать вам, что из гостиницы никого не вывести.
Она посмотрела на него опустошенными глазами, внезапно в них появилась крохотная искорка.
– Что вы сказали, Флиш?
– Я сказал, водопроводчик Чурин просил передать, что уйти из гостиницы никому не удастся. Надо найти убежище здесь.
– Убежище?… Да-да… - Она оживилась. - Шурин пришел?
– Нет. Его пропуск недействителен. Я за него.
– Вы?
– Я. Чему вы удивляетесь? Она протянула ему руку.
– Я нишему не удивляюсь, Флиш, - глаза ее потемнели, словно их затянуло грозовой тучей. - Нишему… Их надо взрывать, как бешеных зверей. Вы знаете, что делать?
– Чурин объяснил. Но вам надо найти убежище.
– Уходить нельзя. Подозрение. Гравес ошень хитрый. Мы будем сидеть в этот комната. Две стены… Нам нельзя никуда уходить.
– Понимаю, - сказал Флич. - Но это опасно. Теперь вся жизнь опасно!
– В зале уже зажгли свет?
– Надо немножко ждать. Сегодня за официанты есть солдаты. Я объясню, когда солдат погашает люстры. Ровно двадцать один час мы открываем занавес. Там большой портрет Гитлер. Четыре пушки светят на него. И тогда солдат погашает свет. Вы, Флиш, скажешь мне: аппаратур готов. Я пойму.
– Хорошо, Гертруда.
Флич поцеловал ей руку. Она ушла. Он взглянул на наручные часы. Было девятнадцать часов пятьдесят одна минута. Впереди еще уйма времени, целая вечность!
Он закончил зарядку аппаратуры и поставил ее в привычной последовательности. Потом на гладильную доску положил брюки. Подождал еще немного и вместо штепсельной вилки утюга воткнул в штепсель ножницы. Вспыхнула голубая искра, раздался короткий треск, и свет в комнате погас.
– Черт бы его побрал! - громко воскликнул Флич и открыл двери. В коридоре стояло несколько незнакомых офицеров. Они посторонились, пропуская мимо себя четырех хихикающих танцовщиц.
Флич развел руки и пожал плечами.
– Свет, фройлейн…
Из зала появилась Гертруда Иоганновна.
– Что здесь происходит?
– Свет… Видимо, перегорела пробка, фрау Копф.
Глаза Гертруды Иоганновны гневно сверкнули.
– Немедленно шинить! - приказала она и, улыбаясь, пошла к офицерам, приглашать их в зал.
– Айн момент, - сказал Флич притихшим танцовщицам и почти побежал по коридору. Спустился вниз. Возле двери на кухню стоял эсэсовец.
– Хальт.
– Иди ты со своим 'хальтом'! - сердито закричал Флич. - Пробки перегорели! Понятно! - Он достал из кармана пропуск и сунул его прямо под нос эсэсовцу. Из кухни выглянул Шанце. Понял, что Флич пришел на кухню не зря. Есть какие-нибудь важные новости.
– А-а, Флич! Наконец-то! - воскликнул он по-немецки. - Пропустите его! Он чинит свет.
Флич, не ожидая разрешения, рванулся мимо эсэсовца на кухню и устремился в клетушку повара. Шанце пошел за ним.
Эсэсовец удивленно глядел им вслед, раздумывая, как поступить, вызывать или не вызывать начальство? Вызовешь, еще тебе ж и попадет, зачем пропустил или зачем не пропускал. Пускай чинит свет. У него есть картонка.
Флич стоял возле койки тяжело дыша, будто прибежал по крайней мере с окраины, и держался за сердце.
– Вас?… Забольел? - спросил Шанце.
– Нет… Эсэсовцы… Водопроводчик не придет.
– Нет? - Нос Шанце совсем опустился на подбородок. - Плехо.
– Ничего не 'плехо'. Встань у двери, - Флич энергичным кивком головы показал Шанце, где ему встать.
Шанце понял. Подошел к двери.
Флич мысленно скомандовал себе: не торопиться, не блох ловишь. Поднял металлическую ручку. Дверца щита не скрипнула и открылась легко, видимо, лейтенант ее предусмотрительно смазал. И оттого что щит так легко открылся, Флич успокоился. Подлез под койку, вытянул из-под плинтуса два тонких звонковых провода. Гайки-клеммы оказались туго затянутыми, но под пробками лежал ключ. Все предусмотрел господин Чурин. Флич ослабил гайки, сунул под них оголенные концы проводов и снова затянул. Потом вывинтил верхнюю вторую слева пробку и тут сообразил, что жучка делать не из чего. Он растерянно огляделся.
– Шанце, - позвал он. - Из чего делать жучок?
Немец не понял.
Флич показал ему пробку и замысловато повертел вокруг нее пальцем. Шанце пожал плечами.
