– Хотелось бы уточнить, господин Витенберг, некоторые положения, ставшие, так сказать, основой фирмы. Капитал, разумеется, мой.
– Дает приличные проценты? - перебил мягко Витенберг.
Так. Господина Витенберга интересует финансовая сторона дела. Значит, гестапо дали команду закинуть сеть в связи с делом о хищениях продовольствия в крупных масштабах. А вопрос о Гертруде - маневр, чтобы сбить его с толку. Не пройдет, господин Витенберг! Я научился маневрировать, когда вы еще под стол пешком ходили.
– Боюсь ввести вас в заблуждение неточным ответом, господин Витенберг. Надо проверить по расчетам. Не думаю, чтобы доход был велик. Меня интересовала не столько финансовая сторона дела, сколько морально-этическая. Наши доблестные офицеры нуждались в хорошей крыше над головой, в добротном питании и хотя бы минимальных развлечениях. Особенно выздоравливающие после ранений. И я счел своим долгом сделать все возможное, чтобы организовать им хоть бы минимум удобств. Я старый член партии, господин Витенберг, - Доппель покосился на свой золотой значок, - и во всем руководствуюсь интересами рейха.
Витенберг кивнул.
– Простите, что перебил вас. Вы начали излагать основные положения существования фирмы.
– Да. Капитал мой. Но при моей занятости как уполномоченного рейхскомиссариата Остланд я не имел возможности заниматься организацией дела. Нужна была твердая хозяйская рука. И выбор пал на Гертруду Копф.
– Почему?
– Она - немка, знающая местные условия. Владеет русским. Абсолютно лояльна и безукоризненно честна. Согласитесь, это не мало. Она обижена большевиками. Мы освободили ее из тюрьмы.
– Уголовное дело? - поинтересовался Витенберг.
– О нет. - Доктор Доппель позволил себе скупо улыбнуться. - Она ни в чем не замешана. Ее арестовали только за то, что она немка. Потенциальный враг. И содержали в ужасных условиях. Она родилась здесь, в Берлине. В семье артистов цирка. И сама выступала на арене. В тысяча девятьсот двадцать седьмом году, заметьте, наше великое движение еще только начиналось, она гастролировала в России. Влюбилась там в акробата, некоего Ивана Лужина. Осталась и вышла замуж. У нее двое детей, мальчики, близнецы. Одного из них, с ее искреннего согласия, я взял на воспитание. Служба безопасности проверяла ее. И неоднократно. Это - настоящая немка по рождению и психологии. Преданная делу фюрера.
– Вот как, - обронил Витенберг, и не понять было, соглашается он или сомневается.
– Под ее руководством фирма процветает, - добавил Доппель. - Офицеры чрезвычайно довольны.
Витенберг достал из ящика стола папку, открыл ее и положил перед Доппелем две вырезки из русских газет. Это были указы о присвоении звания Героя Советского Союза младшему лейтенанту Ивану Александровичу Лужину. Один подлинный, другой с впечатанным словом 'посмертно'.
– Да, это моя инициатива, - вздохнул Доппель, - мол, что поделаешь, иногда приходится идти на уловки. - Хотелось окончательно отрезать фрау Копф от всего русского. Она любила мужа. Это был мостик. Мы его сожгли.
– Значит, вы все-таки сомневались в Гертруде Копф?
– О нет, господин Витенберг. Это была чисто профилактическая мера.
– И она оказалась действенной?
– Безусловно.
– Вы совершенно уверены, что фрау Копф не знает, что ее муж жив?
– Совершенно. За ней наблюдал штурмбанфюрер Гравес, начальник службы безопасности в Гронске. Фрау Гертруда ни разу не дала ему повода сомневаться в своей лояльности. Он может подтвердить это.
Витенберг покачал головой, словно сомневался и в штурмбанфюрере Гравесе.
– Скажите, господин доктор, вы покинули Гронск двенадцатого июня?
– Да. Именно двенадцатого июня.
Доппель насторожился. К чему клонит Витенберг?
– Вы не заметили ничего особенного в поведении фрау Гертруды или кого-либо из ее окружения? Ведь у нее были свои люди, друзья, служащие.
– Да. Безусловно. Ничего особенного. Правда, она была несколько возбуждена, в связи с отъездом своего сына Пауля вместе со мной в Берлин.
– Она не хотела этого отъезда?
– Нет-нет, она охотно отпустила его. Он даже переселился ко мне. Но в последний день убежал.
– Убежал?
– Да. К маме. В сущности, он еще мальчик. Пятнадцать лет. Он испугался разлуки, хотя мечтает стать бригаденфюрером.
– Похвальная мечта. Значит, ничего особенного в тот день вы не заметили. А накануне?
– Ничего. Все шло своим порядком.
– Господин доктор, а почему вы покинули Гронск именно двенадцатого?
– Я бы уехал раньше, но задержался мой преемник. Пока передавал дела.
– А позже?
– Доктор Розенберг торопил.
Витенберг поднялся и прошелся по кабинету.
Доктор Доппель следил за ним взглядом, выражавшим понимание и готовность отвечать на любой вопрос. А сам думал: 'Куда он клонит? Вопросы не относились к делу о хищении продовольствия. При чем здесь Гертруда? Или он расставляет ловушку? Такое впечатление, что он знает что-то, чего не знаю я'.
Витенберг остановился у стола, побарабанил пальцами по столешнице, оклеенной зеленым сукном. Звук был мягким, едва уловимым.
– Доктор Доппель, когда вы последний раз получили корреспонденцию из Гронска?
– Ни разу. Это меня начинает тревожить.
Витенберг посмотрел на него в упор.
– Значит, вы ничего не знаете?
– Не понимаю, о чем вы, господин Витенберг…
'Так я и предполагал, что он знает что-то, чего не знаю я'.
Витенберг снова сел за стол, порылся в папке и положил перед Доппелем фотографию. Стена. Окна без стекол. Сорванные рамы. Между оконных проемов зияет брешь. Торчат неровные кирпичи.
– Не узнаете?
– Н-нет…
– Это стена ресторана вашей гостиницы.
Доппель непонимающе посмотрел на Витенберга, потом перевел взгляд на фотографию.
– А это что? - он ткнул пальцем в пролом.
– После вашего отъезда двенадцатого июня, в двадцать один час неизвестными лицами произведен взрыв в ресторане. Погибло много наших людей. В том числе бригаденфюрер Дитц.
– Боже! - только и смог произнести Доппель. Во рту и в горле стало сухо, язык словно распух. - Разрешите глоток воды, - добавил он, не узнавая собственного голоса.
Витенберг кивнул. Доппель услышал за спиной бульканье, подошел невзрачный человек со стаканом. Доппель выпил воду залпом. Рука тряслась.
– Боже! - повторил Доппель.
– Наши люди ведут расследование на месте. А я вынужден был побеспокоить вас здесь.
– Боже, какое несчастье! - И внезапно Доппель сообразил, что и он мог оказаться в ресторане, не покинь Гронска днем. У него непроизвольно вырвалось: - Ведь и я мог быть там!
– Вот нас и интересует, почему вы уехали днем двенадцатого?
Доппель уже жалел о вырвавшихся словах и сердился на себя за несдержанность. Лучшая оборона - наступление, поэтому он спросил прямо:
