подымет меч и отрубит.
Павел возненавидел железного рыцаря. Он был для него олицетворением тупой, жестокой силы. Меч в его руках был карающим без суда. И устремленный в небо собор за его спиной не взывал о милосердии, а благословлял рыцаря на кровь.
Фрау Анна-Мария объяснила Павлу и Матильде, что в рыцаре, которому поставлен памятник, билось доброе сердце, он защищал немецкую землю от врагов, давным-давно, сколько-то веков назад. Матильда посмотрела на рыцаря и хихикнула. Павлу даже показалось, что она состроила ему глазки, как любому встречному мужчине. А сам он вдруг увидел виселицы на заснеженной площади Гронска и длинное тело клоуна Мимозы, ногами в рваных носках почти касающегося дощатого настила. А вокруг шагают фашисты - потомки рыцаря с добрым сердцем. Ему мучительно захотелось плюнуть в прикрытое забралом лицо. Но он сдержался.
Доктор Доппель каждый день отлучался в Берлин, возвращался поздно. Почти не разговаривал.
Павел ждал писем. А писем все не было.
И вот - хлопотливые сборы, семья уезжает. Куда?
Вопреки установившемуся правилу - не задавать вопросов - Павел спросил за ужином:
– Мы возвращаемся в Берлин, господин доктор?
– С чего ты взял?
Павел пожал плечами.
– Мы переезжаем, а писем из Гронска нет.
– Будут, - бодро сказал Доппель и как-то странно посмотрел на Павла, будто хотел убедиться, что за столом сидит тот самый мальчик, которого он привез в Берлин из России.
Он кривил душой. Он знал, что писем не будет, а те, напечатанные на машинке, сочинил сам. Гертруда погибла или попала в плен.
Что делать с Паулем? Теперь, когда рухнуло 'дело', он не очень-то и нужен в доме. Правда, он дисциплинирован и предан, со временем его можно будет использовать. Верный человек всегда пригодится. Но времена тяжелые. Русские вот-вот перейдут в наступление. Не исключено. Фронт выровняли так, что от завоеванной территории остался пшик. Рейх разваливается. Сырье ушло из-под рук. Промышленность сидит на голодном пайке. А если русские ворвутся в Германию?… Что за странная мысль! Ужасная мысль. Прочь ее, прочь!…
Доктор Доппель провел рукой по глазам, словно снимая невидимую пелену.
– Ты что, Эрих? - встревожилась фрау Анна-Мария.
– Ничего, устал.
Фрау Элина принесла тушеное мясо с картофелем. Мяса было очень мало, картофель сладковат.
– Мястофль, - произнесла она.
– Спасибо, фрау Элина, - произнес Доппель и добавил хмуро: - Мы едем в союзное государство, в Словакию.
– Там, наверное, ужасная грязь! - поморщилась фрау Анна-Мария.
– Твой дом будет оазисом в пустыне, - улыбнулся доктор, улыбка была вялой. - Там есть сад и розарий. И нет бомбежек, которые так действуют тебе на нервы.
– А офицеры там есть? - спросила Матильда.
– Тебе еще рано думать об офицерах, - назидательно произнес доктор.
– А я и не думаю, пусть они обо мне думают.
'Законченная дура', - подумал Павел.
…И вот поезд тянется неторопливо, а за окном одинаковые черно-белые коровы пасутся на одинаковых, словно по линеечке расчерченных лужайках. Подстриженный, приглаженный мир, населенный одинаково подстриженными, приглаженными людьми. Запрещена фасонная стрижка, запрещена завивка волос у женщин, дети сидят без игрушек - запрещено их производство.
Солнце прижалось к горизонту.
– Отто, - не поворачиваясь и не отводя взгляда от окна, позвал Павел, - как вы думаете: это - красиво?
Отто потянулся, встал, шагнул к окну, удивился:
– Красиво, надо полагать. Пейзаж.
– Как вы думаете, Отто, туда дойдут письма?
– Почта есть везде… Я получил письмо от брата через два месяца после извещения. Ты не бывал в Орле?
– Где? - не понял Павел.
– В городе Орел.
– Нет.
– Он там и погиб, мой брат. Он был танкистом. Я всегда завидовал танкистам: топать не надо, броня от пули прикрывает. А он сгорел живьем. А потом пришло письмо от мертвого. Выходит, танкисты ездят в собственных гробах.
Павлу стало жутковато от его неторопливых рассуждений. Представил себе брата Петра горящим в танке. Да он бы сокрушил это купе, этот вагон, эту выстриженную землю! Разве можно об этом спокойно?
– Брат был человек тихий. Крестьянин. Теперь вот земля перешла мне. У него трое ребятишек мал мала меньше. Разве одной Гретхен управиться? И Гретхен мне в наследство. Хоть женись, - Отто подмигнул. - А я уж и забыл, как лошадь запрягают. Я - городской. С Гретхен я управлюсь, а землю продать придется. - Он засмеялся.
Не человек, животное какое-то. Даже не животное. Киндер - собака, а заплакал бы. Машина, механизм. Павел неожиданно вспомнил дрессировщика Пальчикова, как он сидел на конюшне, положив голову мертвого медведя себе на колени, тогда, после первой бомбежки.
– Отто, и вам не жалко брата?
– Жалко. Хороший был мужик. Тихий. Да ведь на всех слез не хватит. Война она и есть война, - назидательно сказал Отто. - Фюрер землю обещал, наделы на Востоке. Кто выживет - заживет в свое удовольствие!
– Вам нужна земля на Востоке?
– Да как тебе сказать… Я в земле копаться не люблю. У меня свои обязанности: учесть, подсчитать. Будет достаток - перепадет и мне. А уж я буду стараться: учитывать и подсчитывать.
Отто внезапно встал и вытянулся. Дверь купе откатилась. Вошел Доппель. За его плечами виднелись два полевых жандарма.
'Нюх у него на начальство', - удивился Павел и тоже встал.
– Этот юноша - Пауль Копф, - сказал Доппель.
Один из жандармов кивнул и обратился к Отто:
– Пожалуйста, документы.
Он внимательно прочел удостоверение, снова кивнул, возвратил обратно
– Благодарю. Можете следовать.
Жандармы ушли.
В дверях появилась Матильда. Она посмотрела на отца, на Отто, на Павла, капризно скривила пухлые губы.
– Пауль, развлек бы меня. Все-таки я - дама.
– Садись, Матильда, - сказал Павел покровительственно. - Покажу фокус.
– Фокус! Обожаю! - Матильда плюхнулась на диван.
– Развлекайтесь, дети. Отто, пройдите ко мне.
Они вышли из купе.
– Оставили нас одних, - прошептала Матильда.
– Ну-ну, без книжных штучек! Я тебе не граф! - прикрикнул на девушку Павел.
– Фи!… Показывай фокус.
Пауль достал из кармана советскую трехкопеечную монету. Он сберег ее, ту самую монету, которую подарил Флич. Положил на тыльную сторону ладони.
