– Падайте, как крикнут: 'ложись', - сквозь зубы сказал Василь, когда первый ряд поравнялся с ним.
Он понимал: как только его заметят - поднимут стрельбу, и полз, как ящерица, припав животом к земле. С двумя тяжелыми противотанковыми гранатами в руках. И замер, словно мертвый, когда прошли женщины. Эсэсовцы не обратили внимания на труп. А Василь вскочил, словно в нем выпрямилась пружина, бросил обе гранаты под бронетранспортер. И упал на землю.
– Ложись! - крикнул Захаренок.
Злата придавила к земле Катерину, упала на нее, за ней повалились остальные. И тотчас заработали автоматы и винтовки, партизаны выскочили из-за деревьев, бросились на эсэсовцев.
Грохнули разом два взрыва. Бронетранспортер метнулся в сторону, сломал перила и рухнул на берег.
Витенберг, оглушенный, бросился в сторону, но чья-то пуля сразила его.
Второй транспортер, брошенный водителем, стоял на середине моста, урча невыключенным мотором. Оставшиеся в живых эсэсовцы бежали в город.
– Живы? - крикнул Захаренок.
Люди стали подниматься с дороги, оглядывать друг друга. Живы, неужели живы? Злата метнулась к мосту, таща за руку плачущую Катерину.
– Василь! Василь!… - звала она. - Ржавый!
– Ржавый, - тоненько затянула вслед за ней Катерина.
И обе остановились.
Василь лежал на дне придорожного кювета, придавив телом левую руку, а правую откинув в сторону.
– Василь, - тихо позвала Злата, по щекам ее текли слезы, она не утирала их, хотя из-за них все было, как в тумане. - Василь.
Подошел Захаренок, нагнулся, приподнял голову Василя. Василь вздохнул и открыл глаза.
– Отбили? - голос был едва слышен.
– Ну! А говорил, не убьют. Говорил, верткий. Так не убили ж.
– Василь! - сказала Злата.
– Да живой твой Василь. Живой, слава богу. Где болит-то? - спросил Захаренок.
– А нигде… Везде… - Василь приподнял руку и потерял сознание.
…Ровно через пятьдесят шесть минут после телефонного звонка штандартенфюрера шарфюрер Китце вышел из комнаты и направился к лестнице в подвал. Сейчас он выполнит приказ и уйдет.
Возле входа в подвал стояли два эсэсовца. Откуда они здесь взялись? А он-то думал, что остался в здании один, да охрана у ворот.
– Хайль Гитлер! - сказал весело Китце.
– Хайль! - откликнулись эсэсовцы. И тот, что помоложе, спросил: - Что вы здесь делаете?
– Выполняю приказ.
– Чей?
– Штандартенфюрера Витенберга.
– Тогда подымите руки.
– Позвольте, какое-то недоразумение.
– Руки! - строго скомандовал младший.
Китце поднял руки. Он ничего не понимал.
– Штандартенфюрер велел включить рубильник ровно через час. А вы меня задерживаете.
Эсэсовцы молча отобрали у него пистолет. Вывернули карманы. Звякнули упавшие на пол ключи.
– Это от комнаты в подвале? - спросил молодой.
– Да. И штандартенфюрер очень рассердится.
– Пусть сердится, - миролюбиво произнес молодой. - Идите вперед.
Щелкнул выключатель. За дверью у стены на корточках сидел странный мужчина в широкополой шляпе, нахлобученной на глаза.
Он встал и сказал что-то по-русски.
И старший эсэсовец ответил ему по-русски. И Китце понял, что никакие они не эсэсовцы. И рванулся, чтобы убежать, но молодой ловко подставил ему ножку, и он растянулся на полу.
– Нехорошо, шарфюрер. Сидите спокойно, а не то я вас пристрелю. Понятно?
– Так точно.
Китце не знал, что мнимые эсэсовцы спасли ему жизнь.
Партизанская бригада выполнила задачу. Ни один фашист не ушел из города через мост, не переплыл через речку. Гитлеровцы сдавались, кое-где сопротивлявшихся эсэсовцев уничтожали дружным огнем. В город входили советские войска.
Толик бросился к деду Пантелею за Серым, но дед уже шел навстречу, ведя овчарку на поводке. Пантелей Романович с трудом передвигал ноги, но не выйти на улицу он не мог.
Старик увидел издалека Толика и отпустил собаку. Пес бросился к своему хозяину, сбил Толика с ног и стал облизывать его, лежащего. А Толик смеялся.
Серый неожиданно рванулся к подворотне горелого дома, зарычал.
– Погоди-ка, дед, - Толик насторожился. - Кто там, Серый?
Пес залаял.
– Идем посмотрим.
В развалинах горелого дома жались друг к другу три автоматчика, глядели испуганно на Толика и на страшную серую собаку, которая скалила зубы.
– Хорошо, Серый, - сказал Толик и подумал: 'Вдруг пальнут со страху?'
Но немцы положили автоматы на землю, встали и переминались с ноги на ногу, не спуская глаз с собаки.
– Хенде хох, - приказал Толик.
Они подняли руки.
– Коммен зи… сюда, - Толик ткнул пальцем в землю перед собой.
Немцы поняли, вышли из развалин. Толик взвалил два автомата на плечо, третий взял в руки. Кивнул немцам на подворотню. Те покорно вышли на улицу.
– Линкс, - приказал Толик.
Они повернули налево.
– Найн, найн! Рехтс! - поправился Толик. Все перепутал, Леокадия влепила бы двойку.
Немцы послушно повернули направо и побрели посередине улицы. Толик шел следом, ведя Серого на поводке. А по панели шаркал больными ногами Пантелей Романович. Он старался не отставать от Толика и думал о том, что сына не оживить и внука не оживить. И с ненавистью смотрел на спины в серых мундирах.
Главная улица была усыпана цветами, наверное, ни одного цветочка не осталось ни в садах, ни в палисадниках. По этим цветам и с цветами в руках шли по улице наши солдаты, сверкая гвардейскими знаками и медалями на пропыленных, пропотевших гимнастерках, с грязными лицами, на которых сверкали белки глаз да зубы в улыбках. Шли автоматчики, шли бронебойщики, таща на плечах свои длинные тяжелые ружья, шли артиллеристы возле своих пушек. Гремели танки с открытыми люками, с яркими пятнами цветов на зеленой броне. Шли освободители.
Толик увидел маму. Она стояла в черном платке на перекрестке, плакала, не скрывая слез, и широкими взмахами руки крестила проходящих солдат. Какой-то солдат вышел из строя, обнял ее, ткнулся в щеку желтыми усами.
– Что вы, мамо, мы ж вернулись. Насовсем.
Мать припала к его плечу, всхлипнула, утерлась кончиком платка.
– Моего среди вас нету? Ефимов Григорий?
