такое необычное поведение нельзя было совместить с царственным достоинством? А может, дело было совсем в другом, например, в том, что помолодевший царь преобразился до неузнаваемости? Навунасар не задавал себе такого вопроса, хотя вопрос этот был первостепенной важности. Царь был всецело занят тем, чтобы не уронить перышко и следовать его указаниям.
Долго бежал таким образом царь Навунасар III – впрочем, может быть, следовало бы уже сказать: бывший царь Навунасар III? Он покинул пределы Шамура, миновал возделанные поля, очутился в лесу, поднялся в гору, спустился по ее склону, перешел реку по мосту, потом другую вброд, потом пересек пустыню и снова перевалил через гору. Он бежал и бежал, но при этом не чувствовал особенной усталости, что было весьма странно для человека преклонных лет, довольно тучного и избалованного бездельем.
Наконец он очутился в роще под большим дубом, на крону которого указало вставшее торчком белое перо. На самом верху, на ветвях, лежал ворох прутиков, а в этом гнезде – ибо это было гнездо – беспокойно возилась прекрасная белая птица.
Навунасар рывком ухватился за нижнюю ветку, оттолкнувшись ногами от земли, взобрался на нее, уселся, тут же встал, проделал то же самое со следующей веткой и так карабкался все выше и выше, ловкий и легкий, как белка.
Он быстро очутился на вершине. Испуганная птица упорхнула. И царь увидел ободок из веточек, окаймляющий белоснежное гнездо, аккуратно сплетенное из седых волосков, в которых Навунасар без труда узнал волоски из своей бороды. А в гнезде лежало яйцо, прекрасное яйцо такого же золотистого цвета, как когда-то борода царя Златоборода.
Царь отделил гнездо от ветки и начал спускаться вниз, хотя это было совсем нелегко, ведь одна его рука была занята хрупкой ношей. Не раз он уже хотел выбросить гнездо, а когда ему оставался какой-нибудь десяток метров до земли, он, потеряв равновесие, едва не упал. Но наконец он спрыгнул на мшистую землю. И сразу зашагал в ту сторону, где, по его представлениям, находился его родной город. Не прошло и нескольких минут, как у него произошла удивительная встреча. Он увидел пару сапог, над ними толстый живот, а еще выше шляпу сторожа охотничьих угодий – настоящего лесного великана. Великан рявкнул громовым голосом:
– Ах ты, маленький негодник! Разоряешь гнезда в царском лесу?
Маленький негодник? Как можно было так назвать старого царя! И вдруг Навунасар понял, что и в самом деле сделался совсем маленьким, худеньким и ловким, вот почему он мог без устали бежать несколько часов подряд и карабкаться по деревьям. И теперь ему не составило труда юркнуть в заросли и удрать от сторожа, который был неповоротлив из-за громадного роста и большого живота.
Чтобы попасть в Шамур, надо пройти мимо кладбища. И тут маленькому Навунасару преградила путь многолюдная нарядная толпа, сопровождавшая роскошный катафалк, который везли шесть черных лошадей – великолепные животные, украшенные темными султанами и покрытые попоной с серебряными слезами.
Навунасар несколько раз спросил, кого хоронят, но люди, пожимая плечами, не отвечали, словно вопрос казался им слишком глупым. Царь заметил только, что катафалк украшен гербами с буквой «Н», увенчанной короной. В конце концов Навунасар спрятался в часовне на другом конце кладбища, положил рядом с собой гнездо и, обессилевший, уснул на чьем-то надгробии.
Солнце уже палило вовсю, когда на другой день он снова пустился в путь к Шамуру. К его удивлению, главные ворота города оказались закрыты, что было необычно в такое время дня. Должно быть, ждали какого-нибудь важного события или приезда знатного гостя, потому что только в таких чрезвычайных случаях главные городские ворота запирали, а потом торжественно отпирали. В удивлении и нерешительности стоял Навунасар перед высокой оградой, по-прежнему держа в руке белое гнездо, как вдруг лежавшее в нем золотистое яйцо раскололось надвое и оттуда выпорхнула маленькая белая птица. Она запела чистым и звонким голоском: «Да здравствует наш царь! Да здравствует наш новый царь Навунасар Четвертый!»
Тяжелые ворота медленно растворились. От них до самых ступеней дворца по земле был расстелен красный ковер. Справа и слева от него теснилась праздничная толпа, и, когда мальчик с гнездом в руках зашагал ко дворцу, все стали восклицать, повторяя за белой птицей: «Да здравствует наш царь! Да здравствует наш новый царь Навунасар Четвертый!»
Царствование Навунасара IV было долгим, мирным и счастливым. Две царицы сменились на его ложе, но ни одна из них не родила ему наследника. Однако царь, помнивший о маленьком приключении в лесу, где он преследовал белую птицу, похищавшую волосы из его бороды, нисколько не беспокоился о наследнике. Пока по прошествии многих лет это воспоминание не начало изглаживаться из его памяти. К тому времени его щеки и подбородок стали зарастать прекрасной золотистой бородой.
Ирод Великий
Слушая эту маленькую сказку, Ирод несколько раз разражался смехом, и все его министры и придворные послушно вторили ему, так что обстановка разрядилась, и Сангали мог больше не беспокоиться о своих ушах. Он поклонился до земли и каждый раз, когда к его ногам падал очередной кошелек, в знак благодарности брал аккорд на своей лютне. А потом ушел с широкой улыбкой на просветлевшем румяном лице.
Но смех не идет Ироду. Его измученная болезнями и кошмарами плоть не переносит такого рода судорог. Скорчившись в мучительных конвульсиях, он пригнулся к плитам триклиниума. Тщетно хлопочут вокруг него окружающие. И каждый невольно спрашивает себя: «Что, если деспот умрет? Как трудно будет решить запутанный вопрос о том, кто должен ему наследовать, ведь у него было десять жен, а дети разбросаны по всему свету!» Престолонаследие… Сам царь навязал Сангали эту тему. Стало быть, он все время об этом думает. И вот Ирод хрипит с открытым ртом, закрыв глаза. Его сотрясает дрожь. А потом его рвет на плиты зала, и блевотина напоминает о съеденных на пиршестве яствах. Подставить царю таз никто не решается. Это значило бы нанести оскорбление царственной блевотине, от которой никто не вправе отвернуться. Ирод поднимает мертвенно-бледное, с прозеленью, залитое потом лицо. Он пытается заговорить. Жестом приказывает окружающим полукругом обступить его ложе. Потом издает какой-то нечленораздельный звук. Делает новое усилие. Наконец из звуковой мешанины, слетающей с его губ, начинают выделяться слова.
– Я царь, – говорит он, – но я умираю в одиночестве и отчаянии. Вы видели – я больше не могу есть: мой порченый желудок извергает все, что ему посылает мой рот. И притом я голоден. Я умираю от голода! Наверно, там еще осталось немного рагу, половина грифа, огурцы с цитронами или несколько сонь в топленом сале, пользуясь которым иудеи обходят Моисеев закон. Дайте мне поесть, ради всего святого!
Обезумевшие слуги мчатся на зов царя с корзинами пирожных, с полными тарелками, с блюдами плавающих в соусе яств.
– Если бы дело было только в желудке! – продолжает Ирод. – Нет, все мои внутренности горят адским пламенем. Когда я испражняюсь, подо мной оказывается гнойная кровавая лужа, где кишат черви. Всю оставшуюся жизнь я буду выть от боли.
Но я исступленно цепляюсь за эту жизнь, потому что у меня нет наследника. Иудейскому царству, которое я создал и которое держу в руках вот уже скоро сорок лет, царству, которое процвело благодаря мне, ибо я обеспечил ему такой длительный мир, какого не знала история человечества, еврейскому народу, столь щедро одаренному, но ненавидимому другими народами за его гордыню, за нетерпимость, за спесь, за жестокость его законов, земле, которую я украсил дворцами, храмами, крепостями и виллами, – увы, всему этому – этим людям, этим вещам – суждена жалкая гибель, ибо нет другого властителя, который был бы равен мне силой и дарованиями! Господь не ниспошлет иудеям второго Ирода!
Он долго молчит, понурив голову, так что видна только тройная золотая корона на его голове, а когда поднимает лицо, гости с ужасом видят, что оно залито слезами.
– Ты, Каспар из Мероэ, и ты, Бальтазар из Ниппура, и ты, малыш Мельхиор, укрывшийся под ливреей пажа за спиной царя Бальтазара, я обращаюсь к вам, ибо вы одни достойны меня выслушать при этом дворе, где я вижу только клятвопреступных военачальников, нерадивых министров, продажных советников и интриганов придворных. Почему вокруг меня все развращено? Ведь раззолоченные подонки, быть может, были вначале честными, во всяком случае, ни хуже, ни лучше остального человечества. Беда в том, что власть развращает. Это я, всемогущий Ирод, против своей воли, против их собственной воли превратил этих
