языки, и объявил, что, тщательно взвесив все наши доводы, вынес решение.
– Я, император Август, приказываю вам примириться и отныне жить в добром согласии, – изрек он.
Таков был императорский приговор, которым нам надлежало удовлетвориться. Не густо, если вспомнить, какое путешествие мы предприняли! Но с другой стороны, в самом деле, чего ради мне вздумалось обращаться к третейскому судье, чтобы разрешить наши семейные свары! И все-таки я не мог решиться уехать с таким скудным результатом. Я сделал вид, что хочу задержаться в Аквилее. Измученный Август тщетно пытался нас спровадить. Я внимательно наблюдал, как мало-помалу истощается его терпение. Улучив подходящую минуту, я вдруг внезапно переменил тему разговора и намекнул на медные рудники, которыми он владел на Кипре. Разве в свое время он не собирался доверить мне их разработку? Это была чистейшая выдумка с моей стороны, но Август ухватился за представившуюся возможность избавиться от нас. Хорошо, он согласен, я могу приступить к разработке этих рудников, но аудиенция окончена. Мы удалились. Но я хотя бы уезжал не с пустыми руками.
Властитель должен уметь извлекать пользу из всего. Из былинки, дарованной мне Августом, я разжег в Иерусалиме огромный фейерверк. Перед ликующей толпой я объявил, что отныне вопрос о престолонаследии улажен. Царство разделят трое моих сыновей, которых я представил народу. Первенство в этом своеобразном триумвирате будет принадлежать старшему – Антипатру. Я прибавил, что со своей стороны чувствую в себе довольно силы, чтобы с Божьей помощью еще долго держать в руках подлинную власть, но при этом предоставлю сыновьям право на царские почести и на личный двор.
Да, силы у меня, может быть, и были… но жажда власти?… Никогда еще желание все бросить не было во мне столь велико. И вот, накинув на семейный муравейник пурпурное покрывало, я отправился в мою любимую Грецию, чтобы укрепить свой дух и очиститься в ее лучах. Олимпийские игры, пришедшие в полный упадок, казалось, вот-вот окончательно сгинут. Я реорганизовал их, выделив средства и основав стипендии для поддержания их в будущем. И на ближайший год взял на себя роль председателя жюри. Меня опьяняло зрелище молодости, блистающей на солнце. Счастлив тот, кому шестнадцать лет, у кого плоский живот, длинные ноги, а всех забот – метнуть диск или пробежать дистанцию… У меня сомнений нет, если рай существует – он находится в Греции и у него овальная форма олимпийского стадиона.
Но кончился этот лучезарный миг, и царское ремесло со всем его величием и грязью вновь наложило на меня лапу. В эту-то пору и состоялось незабываемое по своей пышности торжество освящения Храма. Потом, приказав завершить работы, начатые в Кесарии, я присутствовал на открытии нового порта. Вначале там был только причал, маленький, хотя и очень важный, ведь он находился как раз на полпути между Дорой и Иоппией. Каждому шедшему вдоль финикийского берега кораблю, когда свирепствовал юго- западный ветер, приходилось бросать якорь в открытом море. А я соорудил здесь искусственный порт – из глубины в двадцать саженей поднялись каменные глыбы пятидесяти футов в длину при девяти в высоту и десяти в ширину. Когда эта громада достигла поверхности воды, я возвел на ее основе волнолом в двести футов шириной, перерезанный башнями, самая красивая из которых названа была Друз в честь приемного сына императора. Вход в порт был обращен к северу, потому что здесь борей – признак хорошей погоды. По обе стороны от входа, словно боги-покровители, возвышались колоссы, а на холме над городом, в храме, посвященном императору, стояла его статуя, вдохновленная образом Зевса-Олимпийца. Как хороша была моя Кесария, вся из белого камня, с ее лестницами, площадями и фонтанами! Я уже завершал строительство портовых складов, когда из Иерусалима до меня донеслись сначала вопли Александра и Аристовула, возмущенных тем, что моя последняя любовница наряжалась в платья их матери Мариамны, а потом ругань моей сестрицы Саломеи, которая вздорила с Глафирой, женой Александра. Саломея особенно беспокоила меня еще и потому, что вступила в сговор с нашим братом Ферором, человеком больным и переметчивым, – я отдал ему далекую Трансиорданию, но он не упускал случая воспротивиться моей воле, объявив, например, что желает жениться на рабыне, выбранной им самим, а не на царевне, которую предназначил ему я.
В разгар летней засухи в Иерусалиме каждый год катастрофически не хватало воды. Я удвоил количество труб вдоль дорог, ведущих из Хеврона и Вифлеема, по этим трубам вода из Соломоновых прудов поступала в Иерусалим. Да и в самом городе было построено множество водоемов и цистерн, чтобы лучше сохранять дождевую воду. Наше небывалое процветание отразилось и на наших серебряных монетах: содержание свинца в них упало с двадцати семи до тринадцати процентов, это был, безусловно, самый лучший сплав во всем Средиземноморье.
Причин чувствовать удовлетворение у меня было более чем достаточно, но они не могли уравновесить раздражение, которое вызывали во мне ежедневные доклады моей осведомительной службы о брожении при дворе. Одно время поползли слухи, будто я взял в наложницы Глафиру, молодую жену моего сына Александра. Потом тот же самый Александр вздумал утверждать, будто его тетка Саломея – а ей в ту пору перевалило за шестьдесят – однажды ночью пробралась в его постель и склоняла его к кровосмешению. Затем произошла история с евнухами. Их было трое – на одном лежало попечение о моих напитках, на другом – о еде, на третьем – об одежде, и все трое ночевали у меня в прихожей. Присутствие рядом со мной этих людей с Востока всегда возмущало фарисеев, которые намекали на то, будто их услуги не ограничиваются заботой о столе и одежде. И теперь мне донесли, что Александр подкупил евнухов, уверив их, будто царствованию моему скоро конец и, вопреки моим распоряжениям, унаследует трон он один. Опасность усугублялась тем, что слуги эти были приближены к моей особе и я вынужден был оказывать им особое доверие. Тот, кто пытался их подкупить, должен был вынашивать самые черные замыслы. Мои охранники рьяно взялись за дело, а ведь одно из роковых свойств участи тиранов в том и состоит, что они зачастую бессильны умерить рвение людей, которым они вручили собственную безопасность. Александра несколько недель продержали в одиночной камере, и дворец содрогался от воплей его приближенных, которых пытали мои палачи. И все же мне снова удалось установить в моей семье шаткое перемирие. Помог мне в этом Архелай: обеспокоенный участью, грозящей его дочери и зятю, он примчался из Каппадокии. Архелай сделал ловкий ход, начав с того, что осыпал виновных проклятьями, требуя их примерно наказать. Я предоставил Архелаю разглагольствовать, радуясь тому, что он взял на себя роль обвинителя, без которой нельзя было обойтись, а мне отвел другую, которую мне так редко приходилось играть, – роль защитника и милосердца. Нам помогли показания Александра: молодой человек возложил вину на свою тетку Саломею и в особенности на своего дядю Ферора. Последний решил покаяться, что и проделал со всем присущим ему сумасбродством: в черном рубище, посыпав голову пеплом, он в слезах бросился к нашим ногам, виня себя во всех возможных грехах. Таким образом, Александр был сразу очищен от многих обвинений. Мне оставалось только переубедить Архелая, намеревавшегося увезти дочь в Каппадокию под предлогом, что она-де недостойна зваться моей невесткой, а на деле чтобы убрать ее подальше от осиного гнезда, которое становилось таким опасным. Я проводил его до самой Антиохии и простился с ним, наделив щедрыми подарками: кошельком с семьюдесятью талантами, золотым троном, инкрустированным драгоценными камнями, наложницей по имени Паннихия и тремя евнухами, с которых все началось и которых я при всем своем желании не мог оставить у себя на службе.
Когда хотят оправдать образ действий властителей, часто ссылаются на своего рода высшую логику, которая не имеет ни малейшего отношения к логике простых смертных, а часто даже находится в вопиющем противоречии с ней и которая зовется
Наступившую передышку я использовал для того, чтобы попытаться разрешить беспокоивший меня вопрос, который был связан с Трахонитидой и Ватанеей. Эти провинции, расположенные на северо-востоке моего государства между Ливаном и Антиливаном, служили прибежищем контрабандистам и вооруженным бандам, на которых постоянно жаловались обитатели Дамаска. Я пришел к выводу, что ни от каких военных экспедиций не будет толку, пока в этом районе не поселятся оседлые труженики. Я переселил в Ватанею
