– Видели. Мама и достала.
Володя напрягся, Ольга поспешно замахала руками.
– Нет-нет, она не читала. Там еще конверт был. На нем только мой адрес и фамилия с именем. Тоже на компьютере отпечатано. Я маме сказала, что это реклама просто была, и конверт выкинула.
Оля посмотрела преданно, не зная, что делать, и сомневаясь в правильности сделанного. Володя молчал. Водил пальцем по сгибам, оставшимся на бумаге, побывавшей в конверте, и покусывал губу.
– Вовка, это он? – робко спросила девушка.
– Нет, – ответил Володя. – Это пошутил кто-то. Просто глупо пошутил.
Ольга всхлипнула. Губы ее дрожали. На глаза навернулись слезы.
Володя встал, обогнул столик, присел рядом, обнял.
– Ну что ты?
Олю трясло.
– А что... – всхлипнула она. – Что они теперь тебе сделают?
Она пыталась успокоиться, но выходило плохо. Слезы струились, размывая косметику и оставляя черные дорожки туши.
В сердце болезненно кольнуло, засело ноющей занозой. Если женщина не может помочь, ее не надо волновать. Он только теперь понял эти простые, казалось бы, слова, которые всю жизнь повторял ему папа.
Володя порывисто обнял ее. Забормотал что-то бессмысленно-утешающее, целовал, гладил по волосам и повторял и повторял бестолковые фразы, которыми обычно успокаивают.
– Никто мне ничего не сделает, – заявил он наконец. – Никто. Я обещаю.
Это прозвучало веско, и девушка поверила. Всхлипнула еще пару раз и успокоилась.
– Идем отсюда, – сказал он.
– Мне умыться надо. Я страшная. И на меня все смотрят.
Володя обернулся. Редкие посетители кафешки и вправду пялились на них, как на звезд «Санта- Барбары». На Олю с сочувствием, на Володю как на врага народа и урода, который обидел бедную девочку.
На секунду возникло желание гаркнуть: «Чего уставились?» Но Володя подавил его.
Оля направилась в туалет и вскоре вышла оттуда. Умытая. Но под глазами были круги, а сами глаза оставались заплаканными.
– Твои родители тебя больше ко мне не отпустят, – сдержанно пошутил он, подавая ей пальто.
– Я сказала, что к подружке, – тихо ответила Оля.
– Значит, подружку предадут анафеме. Идем, я тебя провожу.
– А это? – спросила Ольга, указав на записку.
– А это выброшу, – пообещал Володя и сунул бумагу в карман.
Это обещание он нарушил. Дома уже спали. Володя тихонько прошел в свою комнату, сел к столу и развернул листок. Долго всматривался в чуть смазанные уже буквы.
Он прекрасно знал, что это не шутка. В голове сидел только один вопрос: чья это работа? Отца или матери?
Отца он оставил расстроенным и обескураженным. Кажется, тот обиделся даже. А от обиды можно и припугнуть девушку. Адрес при желании Ник мог узнать.
И мать тоже. В отличие от отца она его подстерегала и предостерегала. Ник-то вроде бы отстал. Или не отстал?
Володя потер висок, сунул записку в ящик стола, стянул свитер и джинсы и разобрал постель. Однако сон не шел. Сердце колотилось чаще, чем надо, но страха по-прежнему не было. Была только злость. Как будто весь страх перегорел, закалив нутро и оставив неприятный, едкий, как гарь, осадок.
И все же кто та тварь, что неспособна ударить его, а может лишь пугать любящую его девушку? Отец или мать? Володя поочередно представлял себе то Ника, то Лейлу и не чувствовал ничего, кроме раздражения.
С этим раздражением он и заснул.
Говорят, что утро вечера мудренее. Так оно и есть. Ночью отдыхает не только тело, и утром все воспринимается немного иначе. То, что с вечера кажется размытым и неясным, приобретает четкость. То, что казалось беспросветно-депрессивным, видится не так мрачно. Возникают какие-то решения и просветы. Пусть даже в течение дня вся эта бодрость сойдет на нет или ускачет в минус, утро лечит.
Хотя бывали случаи, когда легче с уходом ночи не становилось. Вставать с паршивым настроением Володя не любил, но в этот раз проснулся таким же злым и дерганым, каким ложился. А надо было ехать в университет, затем на очередное собеседование. И ни за что не выдать своего настроения.
К завтраку он вышел поздно, поел молча и быстро. И прежде чем кто-то что-то заподозрил, сбежал из дома. В университете просидел три пары. Голоса преподавателей на лекциях и сокурсников на семинаре текли мимо ушей. Гудело где-то далеко ровным фоном. Все воспринималось будто через толстое стекло или слой ваты.
А мысли крутились по замкнутому кругу, нагоняя злость и не давая ответов. Пока, наконец, он не решил, что вечером заглянет в клуб к Тинеку. Искать отца или мать проблематично, а этот хвостатый всегда на месте. И уж наверняка знает, где найти обоих. А может, и еще что-то знает. Но это позднее.
После третьей пары он поехал на собеседование в фотомастерскую. Она находилась неподалеку от Арбата. Это Володю устраивало. Возвращаться домой без пересадок было приятной перспективой.
Он добрался до метро «Арбатская» и вышел в город. Будничный людской поток, бурный, как горная речка, подхватил и понес, не давая опомниться. Володя с трудом выбрался из толпы и отошел в сторонку, встав возле стеклянной стены какой-то забегаловки.
До собеседования оставалось чуть больше четверти часа. Нужно было еще разыскать эту фотомастерскую. Володя вынул бумажку, на которой записал координаты потенциального работодателя. Прочитав, поднял глаза – и от изумления чуть не выронил ее.
За стеклянной стеной забегаловки сидел за столиком папа и листал пухлую газету «Работа и зарплата».
О собеседовании Володя тут же забыл. Ноги сами понесли в забегаловку. Он открыл дверь. Пахнуло теплом и дешевой жратвой. Володя глазами нашел тот столик, еще надеясь, что обознался. Что примерещилось. Но надежда вопреки поговорке, обещающей, что она помрет последней, сдохла мгновенно.
Володя подошел к столику и молча сел напротив папы. Игорь поднял взгляд и дернулся, словно ему перчатку в лицо швырнули.
– Скажи правду, – попросил Володя. – Тебя уволили?
Папа потупился и как-то рассеянно развел руками:
– Савицкий как с цепи сорвался. Обвинил черт-те в чем, наорал. А я ему что, мальчик, что ли? Ответил в том же духе. Теперь вот...
Игорь тряхнул газетой.
– Маме не говори только.
– Не скажу, – пообещал Володя. – Только ты мне скажи честно: это из-за меня?
– Ну, если считать, что отпрашивался я...
Володя взял отца за руку и внимательно заглянул в лицо.
– Папа, пожалуйста, я знаю, что ты меня бережешь, но... Мне надо знать. Это из-за меня? Меня не интересует Савицкий. Ты прекрасно знаешь, о чем я. Ты знаешь, что они могут. Ты ведь мог и не Савицкого тогда видеть. Скажи мне. Это очень важно.
Игорь попытался убрать руку. Володя крепче сжал пальцы. Смотрел пристально и требовательно.
– Пожалуйста, это очень важно, – повторил раздельно, подчеркивая каждое слово.
Папа откинулся на спинку стула. Володя ослабил хватку, и он все же вывернулся.
– Хорошо, – сказал Игорь. – В конце концов, это нормально. Ты уже взрослый, а я старею.
Игорь запустил руку во внутренний карман пиджака, долго копался там, словно внутри можно было заблудиться. Наконец вынул сложенный вчетверо листок бумаги и протянул сыну.
