торжеством оглядела нас. — И минус пятнадцать градусов.
Что там еще говорила Мышка-норушка, я помню смутно. Села на первый ярус кровати, освобожденной Людкой-истеричкой — и задремала…
— Машка!
Я вздрогнула и оказалась в ярком пространстве тесной комнаты. Нужно было собраться и объяснить. Я же не могу здесь находиться, я ведь не алкоголичка. Просто у меня сотрясение мозга на всю голову и жизненные обстоятельства. Я протрезвею и больше ни-ни… до дня рождения Гены.
Цепляясь за стойку нар, я встала и посмотрела на свой гипс. Я чувствовала пальцы. Они не просто шевелились, на них можно было слегка опираться!
Не обращая внимания на шипение Мышки-Катьки, я подошла к мадам Бронетранспортер.
— Мне нужно в город, меня ищут. У меня друзья…
Дама обсмотрела меня с ног до головы.
— Кто ж тебя так измудохал?
— Жизнь меня так. Мне нужно…
— Не нужно. — Дама сняла зимнюю шляпку, под которой оказалась короткая прическа с вытравленными перьями. — Никому ты не нужна, не строй иллюзий. Все, кто сюда попадает, никому не нужны.
— Но меня действительно ищут…
Я собралась подробно рассказать о том, как сюда попала, но тут Катька-мышка подняла с пола пакет с грязными носками и, не знаю зачем, открыла его…
Больше объяснять я ничего не смогла. Тошнота шла даже не из желудка, она рвалась от самого низа, и я, сдерживаясь из последних сил, сшибая углы и ударившись головой о дверь, побежала в туалет.
Несколько секунд пробега я еще думала о быстрейшем освобождении организма и о возвращении к мадам Бронетранспортер. Если вовремя объяснить, она поймет… Но все мысли улетучились, как только я согнулась над унитазом.
Было больно, тошно и стыдно, но очистительные функции организма остановить невозможно, да и не нужно.
Еле отдышавшись, я добрела до раковины. Умывание, подмывание, полоскание себя до пояса. Времени ушло минут пятнадцать.
Вернувшись обратно в комнату, я застала только темного парнишку Мишу и Людку-истеричку.
— Люда, мне нужно в город, меня ищут…
— Забудь. — Людка терла грязной губкой пластик обеденного стола. — Мы сегодня дежурные. Нужно сготовить обед, подготовить продукты для ужина и убраться. Миша, чего сидишь? Тащи швабру и воду, будешь полы мыть!
— Люда! — Я пощелкала перед носом злющей зануды пальцами. — Ты меня слышишь? Мне нужно…
— Слушай, ты! — Людка бросила на стол грязную губку. — Ты мне тут ультиматумы не ставь! Тебе нужно — узвиздовывай отсюда! А мне нервы не мотай.
Я набрала воздуха для объяснения, но Людка-истеричка приставила к моему заживающему сломанному носу жилистый кулак.
— Я тебе врежу по поганому переломатому носу! Кровью зальешься! И сказок мне не рассказывай! У нас тут все сказочницы. Послушаешь, так всех ищут, всех любят, заботятся. А нету этого!
Людка так орала, так брызгала слюной и ненавистью, что я реально испугалась. Не собиралась она меня ни слушать, ни сочувствовать. А уж про «понимать» вообще можно было забыть.
Закрыв глаза, я досчитала до семи, сдерживаясь от ответной истерики, от бесполезной драки, от ало-белой пелены неразумной ненависти.
— Не ори, Люда, дай сориентироваться.
Что удивительно, Людка в ту же секунду успокоилась и взялась за веник.
Сосредоточившись, я заново осмотрела помещение, в котором провела ночь и, если не повезет, вынуждена буду провести еще несколько дней. Женский отсек, метров в двадцать, отделялся от мужского только выступом стены, объединял их общий коридор-холл.
На двадцати метрах буквой «п» расположились пять двухэтажных нар, сколоченных из сосновых досок. Посередине стояли раскладной диван, квадратный стол и четыре стула.
На мужской половине я увидела те же нары и два стула, заваленные грязной одеждой. На прислоненной к стене бывшей двери были набиты гвоздики, на которых болталась гора замызганных обносков. Но больше всего поражали те тряпки, которые до того, как умерли, были постельным бельем.
— Миша! — я чуть повысила голос, но люди, привыкшие подчиняться, реагируют на мои просьбы моментально, на подсознательном уровне. Коренастый Миша тут же появился за моей спиной. — Миша, вы куда в туалет ходите?
Я не оборачивалась, пристально рассматривая пол под нарами, где тоже темнело что-то пахучее.
— В туалет.
— А ты заметил там белый прямоугольный агрегат со стеклом посередине?
Я не оглядывалась, чувствуя, как Миша начал нервничать, не понимая ситуации.
— Чего?
— Стиральную машину ты там видел?
— Видел.
— Снимай все тряпье, будем стирать.
Из-за выступа стены показалась голова Людки.
— Давно пора.
— Я не буду. Что я — баба? Тебя назначили, ты и стирай грязное.
— Ты? — стараясь не дышать, я повернулась к Мише и посмотрела ему в глаза. — Почему Арнольд Шварценеггер может менять белье в собственном доме, миллионеры следить за чистотой, а ты, вошь подземная, брезгуешь?
Это все я хотела сказать, но не сказала.
— Миша, всякий нормальный человек обязан следить за гигиеной. Я бы сама сняла, но меня очень тошнит. А ребятам скажи, что это я им белье выстирала. Где чистое лежит?
— В тумбочке.
Оказывается, под горой грязной одежды были не только стулья, но и тумбочка.
— И вещи перестираем тоже. Начинай.
Через пять часов по всему туалету приятно пахло развешенное чистое белье. В «комнатах» блестели кафельные полы, около обеденного стола я оттерла грязную стену.
Людка с удовольствием на меня поглядывала, готовя жареные грибы с картошкой. Зазвонил ее телефон, и она радостно заорала в него:
— Она тут такое наделала! Она не просто убралась!.. Очень чисто. Да, подождите… Она даже узбеков заставила сменить постельное белье! Представляете! Это уже три месяца никому не удавалось! А вот с тех пор, как вы их обязали застелить это самое постельное белье, так они его и не меняли. Даже после уборки в затопленном сортире. Куда? Согласна.
Отключив телефон, она первый раз улыбнулась:
— Любовь Николаевна звонила. Будешь завтра с Катей в грибном цехе работать, там нужна абсолютная чистота.
Остановив машину на центральной площади, Жора выскочил из нее на снег и огляделся. Яркое солнце, сугробы, отделение милиции слева, жилые пятиэтажки справа, дальше консервная фабрика по обработке оленины, гаражи, склады.
Куда идти? Для начала в родную милицию.
Дежуривший Виктор Павлович повторил то же, что вчера говорил Тане. Принимать заявление он отказался, разговаривать не захотел. Жора видел его настроение и понял, что ловить здесь нечего.
