– Ушибами это не назовешь, командир…
– Ну, хорошо, а то ты так летал, так летал, что я подумал, что ты обязательно ушибешься…
Бизон самостоятельно вылез из мешка, помог Майклу, который, задыхаясь от смеха, не мог произнести ни слова, отделиться от скамьи. Майор продолжал:
– Уоррент-офицер, почему ты покинул свой куколь раньше времени и без приказа?
– Сэр, в сводке говорилось только об одной волне! Я думал, что все кончилось!
– И зачем только ты выпросил у меня нож!
Когда включили свет и осмотрели Палмера, оказалось, что у него серьезно рассечена голова и разбито колено. Кроме того, он был весь в синяках. Бизону пришлось обрабатывать и перевязывать его раны, так как руки Майкла были недееспособны. Обривая голову Билла, чтобы наложить швы, он заметил:
– Палмер, я – счастливый человек!
– Не сомневаюсь, сэр!
– Ты даже не спросишь – почему?
– Почему, сэр!
– Наконец-то я обнаружил у тебя мозги, Палмер! Ха-ха-ха-ха!!!
И все трое дружно засмеялись. Они, не то, что засмеялись, они просто закатились от хохота. Нервное напряжение сегодняшнего дня вырвалось из них грубой армейской шуткой, они не смеялись, они задыхались, они катались от смеха. В результате Палмер начал икать, придерживая тампон на обритой наполовину голове, а под глазом у него переливался всеми цветами радуги великолепный фингал! Бизон с нескольких попыток, хлопая себя по коленям, выдавил:
– Би… Би… Билли! Ха-ха-ха! Осторожно, не расплещи мозги! Их не так уж и много!
И они повалились от очередного приступа смеха.
Когда, вытирая слезы, еще всхлипывая и повизгивая, они успокоились, а Бизон продолжил зашивать Палмера, Беловски включил интернет-приемник. Показывали дневную съемку с вертолета, облетающего пострадавшие районы Северной Каролины. Последние слова репортера были такими: «Я не могу комментировать то, что здесь творится… вы видите сами… это нельзя комментировать… здесь нечего комментировать… Смотрите…»
Внизу, насколько хватало глаз, все пространство было залито мутной жижей. В ней были перемешаны покрытые ровным слоем одноцветной грязи какие-то формы. В некоторых угадывались животные, коровы или лошади. Видимо, здесь было ранчо или крупная ферма. В других автомобили, ящики, деревья, самый разнообразный хлам, и кругом люди, люди, люди… Людей было столько, что с воздуха они были похожи на прибрежную гальку. Майкл подумал: надо же, раньше я и не думал, что людей так много, что их в природе больше всех. В обычной жизни их не видно, они все скрыты в домах или машинах. Мы смотрели на огромные города, замечали тысячи самых разнообразных строений, небоскребов, дворцов, кварталов, а людей не видели. Но, оказывается, все города состоят из людей. Все дома просто набиты этими маленькими существами, которые сейчас поблескивают в этом бесконечном болоте, как утопленные лемминги.
По всем каналам выступали американские политики всех мастей. Одни как всегда, но менее уверенно, говорили о мировом зле, с которым должна бороться Америка, о том, что нас не сломят, мы не допустим, что свободный народ нельзя победить, и прочие дежурные фразы, другие бросились спекулировать и наживать политический капитал, упоенно смакуя недееспособность нынешней администрации. Майклу стало противно. Как разительно это все отличалось от того, что происходило в России. Удивительно, но Америка после удара притихла, затаилась в своих домиках и квартирах. Куда только подевался воинственный пафос, с которым еще недавно их провожали в поход. Где проявления американского духа? Никто не вышел на улицы, никто не бросился записываться в армию. Боевой гонор остался только у политиков перед камерой. Да и то было видно, что это не более чем позерство, а на самом деле они страшно напуганы и растеряны.
Майкл переключался с канала на канал, пока не поймал выступление одного консервативного сенатора, который в свое время приобрел имидж чуть ли не фашиста за какую-то неосторожную фразу о брачных отношениях.
Это было ток-шоу, где этот сенатор полемизировал с десятком очень знаменитых людей, начиная с известной своей образованностью топ-модели заканчивая водителем автобуса, который недавно выиграл в лотерею несколько миллионов. Смысл диспута сводился к тому, что сенатор предлагал обнести все пострадавшие районы стомильной санитарной зоной и на несколько лет запретить кому бы то ни было
