– Сразу забыл?
Папа кивнул.
– Почему?
– Потому что родилась ты. В тот самый вечер.
Я заулыбалась.
– Ты была самым прелестным ребенком, какого мне приходилось видеть. И без единого волосочка на круглой головке.
Я рассмеялась.
– И я сказал себе: «Да неужто волноваться из-за этих белых? Аль из-за работы? Или из-за денег, что недополучил? Нет, вот эта маленькая девочка – только это и важно. Ничего нет на свете важнее этой маленькой девочки».
Я почувствовала, как ком подступил у меня к горлу.
– Папа, – сказала я, – я тебя люблю.
Он улыбнулся, взял мою руку в свои и сказал:
– Я тоже люблю тебя, Кэсси, детка. Я тоже люблю тебя.
Наконец настал день – в тот день папа вновь отправился на поиски Стейси, – когда мне разрешили не только встать на несколько часов с постели, но и нормально одеться в брюки и рубашку. Сперва меня слегка пошатывало, но, едва я оделась, меня тут же как ветром выдуло через переднюю дверь вон из дома, по мягкому зеленому газону к подъездной дороге, туда, где ежедневно дежурил Уордел. Увидев, как я подхожу, он отнял от губ гармошку и улыбнулся. Я ответила тем же и уселась с ним рядом. На его лице я прочла вопрос, так что сразу ответила:
– Я в порядке.
К моему изумлению, он заговорил:
– Я рад.
– Мне… мне очень правится твоя музыка. Спасибо, что ты каждый день приходил и играл для меня. Было так приятно.
Уордел опустил глаза на свою губную гармошку.
– Знаешь, как мне помогла твоя музыка. Такая скука лежать все время в постели, да еще день за днем. А когда жар, и горло болит, и кашель душит, совсем захандришь. Раньше-то я никогда не болела и, скажу тебе честно, больше не хочу. Хотя, наверно, я удачливая, потому как у меня была до того высокая температура, что я ничего не помню, кроме…
Я остановилась. Передо мной, как призрачные вестники горя, пронеслись сны, какие я боялась вспоминать. Уордел не спускал с меня глаз, я чувствовала, но не в силах была посмотреть ему в лицо.
– Ничего не помню, кроме снов. Сны я помню… В них все было, как взаправду, и… и даже Стейси. Я видела его во сне, как живого, а иногда… Будто он умер. – Испугавшись собственных слов, я кинула быстрый, пронзительный взгляд на Уордела: – Что значит, Уордел? Когда снятся такие сны? Значит, я что-то предчувствую? Нет, нет, ничего я не предчувствую! Я не переживу, если Стейси умрет! Или Мо…
– Кэсси! – позвала Ба из дома.
– Если с ними что случится, я сама умру. Не хочу жить, если их здесь не будет.
– Кэсси, да где ты там, детка?
Уордел встал. Я искала его взгляд, чтоб успокоиться. Он поглядел на меня. Нежность в его глазах напомнила мне папу. И положил руку мне на плечо:
– Мы все умрем, Кэсси, когда-нибудь.
– Но Стейси…
– И он умрет, а ты будешь еще жить… Потому что это как солнце – всходит и заходит.
Он мягко сжал мне плечо, затем отвернулся, поднес гармошку к губам и пошел по дороге. А музыка потекла за ним. Больше он не приходил играть для меня.
12
За несколько дней до рождества вновь приехал дядя Хэммер. Он взял в ладони мое лицо и спросил:
– Ну, как ты?
Только убедившись, что я в порядке, он обвел глазами комнату и с удивлением заметил:
– А куда вы девали рождество? Нигде его не вижу. Ни сосны, ни рождественских украшений над очагом. Ни запаха вкусной готовки, что разносится по всему дому. Вы что, все от меня спрятали?
На его подтрунивание Ба ответила слабой улыбкой:
– Сказать по правде, сын, мы медленно раскачиваемся сей раз. Дэвида дома нет. Всего несколько дней, как забили борова. За фаршированную свиную голову и не брались. И енота еще не раздобыли. Лишь накололи орехов для моего пирога да нашпиговали сладкий картофель. Настроение у нас не рождественское.
Дядя Хэммер молча выслушал это и обратился к маме:
– Когда Дэвид собирался вернуться?
