отчаянно подавали сигналы в надежде, что кто-нибудь их услышит. В разных местах работали бригады газорезчиков, пытаясь одолеть мощные броневые плиты.
Разрушения на берегу тоже были чудовищными. Аэродромы были завалены обломками военных самолетов, уничтоженных пулеметным огнем японских «Зеро». Пылали ангары и склады горючего. Большая часть казарменных построек Шофилда и Шафтера лежала в руинах. Из разбомбленных казарм войска перешли на запасные позиции на побережье.
Штабы охватила странная нервозность. Невесть откуда появились сообщения, что японцы атакуют снова, что они высадили войска и сбросили парашютный десант.
Ни один из этих слухов не был даже близок к истине. Тем не менее неопределенность в первые часы после нападения привела к возникновению самых невероятных слухов о дальнейшем развитии японского нападения. Повсюду мерещились призраки. Сначала разнеслось известие, что японцы высадились возле Даймонд Хед. Радист одного из кораблей будто бы перехватил сообщение, что японские войска уже заняли пляж Уайкики. Другие утверждали, что японские десантные отряды высадились на севере острова. Якобы ими уже занято все северное побережье.
Говорили о налетах на Шофилд и Уилер Филд. К тому же возник слух, что японские парашютисты высадились на северо-востоке, на пляже Канакули и в долине Маноа. Шепотом передавали подробности: японцы носят на форме эмблемы с восходящим солнцем. Штыки их похожи на пилы. Пленных они не берут.
Паника охватила семьи военных. Матери прятали детей в убежища, брались за охотничьи ружья и кухонные ножи, чтобы отбиваться от захватчиков. Никто не решался пить воду — говорили, что японцы захватили основной резервуар и отравили запасы воды.
Семидесятидвухлетний губернатор Гавайских островов Джозеф Е. Пойндекстер, до тех пор ничего не предпринимавший, все-таки навел во всеобщем хаосе кое-какой порядок. Только в одиннадцать пятнадцать он решился объявить на острове Оаху чрезвычайное положение и отправился на радиостанцию KGU. По дороге туда прямо перед его машиной разорвался шальной зенитный снаряд, второй упал неподалеку, когда он выходил из машины.
Старика буквально трясло, когда он зачитывал по радио свое короткое обращение. Его интонация отнюдь не способствовала подъему настроения у слушателей. Еще во время его речи на радиостанцию позвонил генерал Шорт и в самых энергичных выражениях выразил протест против какого-либо использования радиопередатчика. Следовало считаться с возможностью продолжения японских налетов, а по передачам KGU атакующие самолеты могли с точностью определять свой курс.
Едва губернатор Пойндекстер закончил свое короткое выступление, как в радиостудию вошли двое сотрудников военной полиции и вежливо, но настойчиво предложили губернатору удалиться.
Старик так перепугался, что полицейским пришлось его успокаивать и убеждать, что речь идет лишь о мерах безопасности. Они проводили Пойндекстера к машине, которая быстро доставила его домой. Власть на острове взяло на себя военное командование.
На краю плантации сахарного тростника армейским патрулем были расстреляны полдюжины японских батраков, выходивших с поля с ножами для рубки тростника на плечах. Те ещё ничего не знали о нападении, только слышали взрывы и собрались взглянуть, что происходит. Патруль открыл огонь, не задавая вопросов. Лишь позже выяснилось, что жертвами стали японцы, давно постоянно проживавшие на Гавайях.
Японская семья, укрывшаяся во время бомбежки в лесочке, вновь вышла на дорогу, когда стрельба затихла. Там проезжал со склада при казармах Шофилда грузовик с пехотинцами. Солдаты всмотрелись в лица проходивших мимо японцев и остановили машину. Угрожая оружием, семью выстроили у обочины, сочтя их диверсантами, сброшенными с самолета. Не помогли уверения главы семьи, владельца прачечной, что он живет на Оаху уже тридцать лет и понятия не имеет, кто на кого напал.
Сержант, командовавший этой группой солдат, уже решил, что эти люди по законам военного времени подлежат расстрелу, и притом немедленно, когда внезапно появился какой-то офицер на джипе и приказал вначале доставить пленников в Форт Шафтер, где с ними разберутся. Это и спасло бедолагам жизнь.
В этой атмосфере неуверенности и паники в штаб адмирала Киммеля поступила директива от начальника Генерального штаба Маршалла из Вашингтона. Оно проделало долгий путь, и до последних минут не было абсолютно никакой уверенности, дойдет ли оно когда-нибудь до адресата.
Разносчик телеграмм Тадао Фучиками был сыном японцев, которые родились уже на Оаху. Он совсем не чувствовал себя японцем, и для него было само собой разумеющимся в случае чрезвычайного положения встать на сторону людей, в чьей стране он жил. В то утро он явился на работу в семь тридцать. Прежде чем уложить в сумку поступившие за ночь телеграммы, он некоторое время побродил по зданию, поболтал с телефонистками, полистал спортивную газету. Одет был Фучиками в хаки и носил фуражку с золотым галуном. Верхом на мотоцикле он выглядел почти как офицер. Офицер с глазами-щелочками…
В то утро Фучиками направлялся в округ Калихи, где находился Форт Шафтер. Прежде чем пуститься в путь, он сложил телеграммы по порядку и продумал маршрут. Выехал он до того, как смог точно узнать, что означает стрельба и взрывы в гавани. Прежде всего он доставил несколько частных телеграмм, потом пришла очередь коричневого конверта без пометки о срочности или каких-то других надписей, за исключением адреса «Командующему».
Пока он доставлял телеграммы, из разговора с адресатами стало ясно, что японцы совершили воздушный налет на Пирл-Харбор. Особого впечатления на Фучиками это не произвело. Ему была поручена работа, и он её выполнит, неважно, налет сегодня или нет.
Он прибавил ходу и помчался по шоссе. В тот день полиции было явно не до него. Недалеко от Форт Шафтера поездка внезапно закончилась — его остановил пикет военных полицейских. Наспех убедившись, что он действительно почтовый служащий, ему разрешили проехать. Но сержант военной полиции предостерегающе поднял палец:
— Тебе лучше не показываться на улице, парень. В своей форме ты выглядишь точно как япошка, спрыгнувший с парашютом.
После такого предупреждения Фучиками почувствовал себя уже не так уверенно. На Мидл — стрит он тоже оказался на волосок от гибели. Небольшой отряд гражданской гвардии, состоявший из вооруженных жителей, которым в исключительных ситуациях надлежало поддерживать закон и порядок, немедленно залег в укрытие, когда к ним подкатил косоглазый мотоциклист. Прогремели полдюжины выстрелов, счастью, все мимо.
Фучиками в ярости соскочил с мотоцикла и как самый настоящий американец с руганью набросился на ополченцев:
— Эй вы, сонные ублюдки, ослепли, что ли? У меня телеграмма для командующего, и если вы не прекратите стрелять, я приведу сюда военную полицию, которая надерет ваши проклятые задницы!
Эта достаточно колоритная речь заставила ополченцев присмотреться повнимательнее. Они убедились, что Фучиками не парашютист, и пропустили его.
У ворот Форт Шафтера Фучиками препятствий не встретил — там его знали. Но и там часовой ему крикнул:
— Тебе лучше залечь бы на дно, сынок! Иначе кто-нибудь примет тебя за самого Тодзио и сделает из тебя решето!
Фучиками последовал его совету после того, как доставил телеграмму. Окольными путями он вернулся на службу и весь остаток дня сортировал письма.
Генерал Шорт вскрыл коричневый конверт, прочитал телеграмму и поморщился. Она была направлена генералом Маршалом на армейский центр связи в Вашингтоне для передачи на Оаху в двенадцать по вашингтонскому времени. Это соответствовало шести часам местного времени.
На телеграфе Гонолулу её получили в семь тридцать три, за двадцать две минуты до того, как над бухтой появились первые японские бомбардировщики.
Генерал Шорт распорядился скопировать телеграмму и немедленно отправить её адмиралу Киммелю. Оригинал он отложил в сторону, заметив адьютанту, что предупреждение, к сожалению, запоздало.
В самом деле, американскому Генеральному штабу из расшифрованных японских секретных посланий и имевшихся в его распоряжении донесений о передвижениях войск и кораблей нетрудно было сделать вывод, что японцы готовятся к агрессии.
