бабушке. Моя бабушка, которую я до сих пор не знала, очевидно, жива, здорова и в полном рассудке!
— О… вот как… то есть… — промямлила Сидел.
Вот это да! Чтобы мачеха вдруг потеряла дар речи? Да такого никогда не бывало!
Но это случилось! И теперь Сидел неловко переминалась с ноги на ногу, а лицо под толстым слоем крема нервно подергивалось.
— Впусти меня в дом! — скомандовала Роуз.
— Конечно-конечно! — засуетилась Сидел и отступила в сторону.
Роуз протиснулась мимо и подошла к лестнице.
— Папа! — крикнула она Сидел положила руку ей на плечо. Роуз резко дернулась. — Это ведь была твоя идея, верно? — прошипела она. — «О, Майкл, зачем им бабушка? У них есть я!»
Сидел отшатнулась, словно от пощечины.
— Все было не так, — пробормотала она. — Я никогда не думала заменить всех… кого ты потеряла.
— Вот как? В таком случае почему же это произошло? — отчеканила Роуз, ощущая распирающую тело злую энергию. Казалось, еще немного — и она взорвется. — Объясни, если можешь!
Но Майкл Феллер, одетый в спортивные штаны и белую майку, уже спешил вниз, вытирая на ходу очки носовым платком. Седые волосы нимбом дыбились над лысиной.
— Роуз? Что случилось?
— Случилось то, что у меня есть бабушка, и ни в каком она не доме! Мэгги теперь живет с ней, и никто не счел нужным сообщить об этом мне! — выпалила Роуз.
— Роуз, — выдохнула Сидел, протягивая к ней руки, но та увернулась.
— Не прикасайся ко мне!
Сидел съежилась.
— Довольно! — воскликнул Майкл.
— Не довольно! — возразила Роуз, хотя руки тряслись, а лицо горело. — Не довольно. Мы еще даже не начали! Как ты мог!
Сидел забилась в угол только что оклеенного обоями холла.
— Понимаю, что ты никогда нас не любила. Но скрывать родную бабушку? Это уж слишком, Сидел, даже для тебя!
— Это не она. — Майкл схватил Роуз за плечо. — Не ее идея. Моя!
Роуз безмолвно, как рыба, открыла и закрыла рот.
— Вздор, — выговорила она наконец. — Ты бы не…
Отец. Вот он, перед ней. Молящие серые глаза, высокий белый лоб. Ее измученный, несчастный, добрый, похожий на потерявшегося пса отец.
— Ты ни за что…
— Давай сядем, — попросил Майкл. Сидел выступила вперед.
— Это не я, — сказала она глухо. — И мне очень жаль…
Роуз смотрела на мачеху. Мачеху, которая всегда в ее глазах выглядела чудовищем. Ту самую мачеху, которая еще никогда не казалась столь жалкой. Маленькое обиженное личико, старое, несмотря на обведенные татуировкой губы и кожу без единой морщинки. Слышала ли она раньше нечто подобное? Сожалела ли Сидел вообще о чем-то хоть когда-нибудь? Роуз не могла припомнить случая, чтобы мачеха извинялась перед ней.
— Ты не знаешь… — прошептала Сидел. — Не знаешь, каково было жить в этом доме. Годами сознавать, что ты недостаточно хороша. Что не тебя выбрали первой, что ты не та, кого действительно хотели. Что любой твой шаг уже заранее осуждают!
— Ах, простите! — нагло, совсем как Мэгги, фыркнула Роуз. Сидел ответила злобным взглядом.
— Я никогда не могла вам угодить! — пожаловалась она, моргая только что подшитыми веками. — Ни тебе, ни Мэгги!
— Сидел, — мягко сказал Майкл.
— Ну давай, расскажи всю правду! Ей давно пора знать!
Роуз продолжала смотреть на мачеху, может, впервые в жизни разглядев уязвимость, скрытую слоем косметики, ботоксом, диетами и чванливостью. Она смотрела и видела женщину, переступившую порог шестидесятилетия, женщину с тощим, жилистым, непривлекательным телом, лицо которой казалось безжалостным, грубым шаржем.
Смотрела и понемногу начинала догадываться, с какими душевными муками каждый день приходилось жить Сидел: муж, до сих пор влюбленный в погибшую первую жену, бывший супруг, бросивший ее, дочь, ставшая взрослой и покинувшая дом.
— Роуз, — позвал отец. Она последовала за ним в гостиную. Кожаную обивку мебели сменила замша, тоже ослепительно белая. Роуз уселась на одном конце дивана, отец — на другом.
— Мне ужасно жаль насчет Сидел, — начал отец и глянул в сторону входа. Роуз поняла: он ждет жену. Ждет, пока она придет и сделает за него всю грязную работу.
— Ей сейчас нелегко приходится. Проблемы с Маршей.
Роуз пожала плечами, не слишком сострадая мачехе и Марше, которая никогда не обращала особого внимания на сводных сестер, заботясь только о том, чтобы они не брали ее вещи, пока она бывала в колледже.
— Та вступила в секту «Евреи за Христа», — пояснил Майкл, отводя взгляд. — Решила стать христианкой.
— Шутишь!
— Вот и мы так сначала подумали. Что она нас разыгрывает.
— О Боже, — ахнула Роуз, представив, что испытывает мачеха, мачеха, которая развесила мезузы[47] над каждой дверью в доме, даже над ванными, и морщилась при виде Санта-Клаусов в торговых центрах. — Христианкой, говоришь?
Отец покачал головой.
— Когда мы приехали в гости в прошлый раз, у нее на двери висел огромный рождественский венок.
— Хо-хо-хо, — безрадостно пробормотала Роуз.
Отец сурово нахмурился, но на нее это ничуть не подействовало.
— Перейдем к более насущной теме. Моей бабушке. Майкл громко сглотнул.
— Она звонила тебе? Элла?
— Мэгги написала. И сообщила, что живет с этой… С Эллой. Ну, выкладывай.
Отец молчал.
— Папа!
— Мне стыдно, — признался Майкл. — Я давно должен был рассказать вам о бабушке.
Он обхватил руками колени и принялся раскачиваться, явно жалея об отсутствии такого подкрепляющего средства, как годовой отчет или по крайней мере выпуск «Уолл-стрит джорнал».
— Мать твоей матери. Элла Хирш. Давно переехала во Флориду. После… после смерти Кэролайн.
— Ты сказал нам, что она живет в доме. Майкл сжал кулаки.
— Так и есть. Только это не тот дом, о котором ты, вероятно, подумала.
— То есть?
— Это ее дом. Ее и Аиры.
— Ты солгал нам, — бросила Роуз.
— Скорее, о многом умолчал, — возразил он. Похоже, это объяснение пришло ему в голову много лет назад и с тех пор не раз повторялось, по крайней мере мысленно.
Майкл глубоко вздохнул.
— После того как ваша мать…
— Погибла, — докончила Роуз.
— Погибла, — повторил Майкл. — Я разозлился.
Он замолчал и уперся взглядом в журнальный столик из стекла и металла.
— Разозлился?? На кого? На родителей мамы? На Эллу?
