наш — к утру найдём, не позже. Точно говорю.
Лебедев сзади идёт. Говорит непрерывно.
Отговорить пытается.
Да не та сейчас ситуация. Не та. С ментов самих за Егорыча шкуру снимут. Так что просто так они не уйдут. Может, другая группа бомжей так же шерстит? Тоже по своему задницу прикрывает. Так что прихватят кого-то, обязательно прихватят.
«Колька… Свидетеля выискали… На ногах еле стоит. Этот козёл и на маму родную сейчас покажет» шепчет кто-то.
Санеев, что ли? Он, вроде.
— Чей голос там? — Бубенцов прикрикнул. — Доп. здитесь у меня! Следующий! Встать!
— Баб тоже досматриваешь, начальник? — спросила Катька. — А, может, некрофила какого поищешь? Меня вон щупал один, на прошлой неделе… Мало извращенцев тут гуляет? Чего на нас то сразу думать?
— Катька, я же просил молчать всех! — Лебедев крикнул. — Чего разболталась? Чего умничаешь? Работают люди, не отвлекай.
Луч фонарика к костру прыгнул. Осветил их всех. Всех, кто возле костра сидит.
Лица в луче замелькали. Тени, контуры…
— Катька, говоришь? — спросил Бубенцов. — Надо будет, и Катек ваших досмотрим… и Манек с Таньками…
И к их костру пошёл.
— Колян, сюда давай. И там, сверху! Сюда подсвети! Здесь сейчас посмотрим!
На таком расстоянии Бубенцова хорошо видно.
Рассмотреть можно даже.
Да только у Семёна Петровича взгляд рассеянный какой-то стал. Расплылось всё вокруг. Пятна пошли, туман какой-то.
Лицо у Бубенцова… Гримаса только какая-то. Бесится что ли? Рот дёргается?
Отсвет в бубенцовских глазах. Фонарик отсвечивает. Белый, ледяной отсвет.
От костра то другой был бы. Весёлый. Оранжевый.
А это — белый.
Плохо Семёну Петровичу от такого белого света. Страшно.
Капли… Слюной, что ли, брызгает?
Или дождь пошёл?
Дождь, дождь. Капли часто пошли. Потеплело, похоже. Скоро и снег окончательно стает. Трава расти начнёт. Зарастёт всё травой. Молодой, мягкой.
— Да тут осмотрел вроде всех…
— Молчи, бля! Ты, козёл, своих не выгораживай. Если я сюда пришёл — значит, знал. Знал, куда идти. Встать! Быстро!
Луч теперь уже медленно ползёт. На каждом лице подолгу задерживается.
Знает Бубенцов, что не приятно вампирам обхождение такое. И без фонаря, в принципе, обойтись мог бы. А вот светит. Власть показывает. Силу.
А чего показывает? И так все всё понимают.
Власть… Над нежитью? Над мертвецами ходячими? Неужели и такая власть сладка бывает?
— Встать!
Это уже до Семёна Петровича лучик добрался.
Встал он. Улыбнуться попытался. Да вспомнил вовремя, что не просто зубы — клыки у него во рту, и улыбку вампирскую в иное время и за оскал угрожающий принять можно. Не стал улыбаться. Стоял. Глядел прямо, но без вызова. Как и положено на таком вот опознании.
— Он! — Колька заорал торжествующе. — Точно он! Узнал! На рубаху смотри! Лейтенант, на рубаху смотри!
Чего орёт? Спятил? Или перепил, у вороту своих в кустах сидючи?
— Сюда свети! Серёга, подсвети сверху! Кровь тут! Свежая! Вот бл. ди то, а!
Какая кровь? Ах ты, чёрт! Бомж!
Ствол автоматный Семёну Петровичу прямо в лицо упёрся. Понял Семён Петрович — первый он, кто влип сейчас по крупному. Оправдываться надо. И поскорее.
— Лейтенант, я же объяснил Кольке. У ворот ещё объяснил… Бомжа завалили… Труп могу пока..
— Ни х. я, лейтенант, — Колька радостный, старается. — Он, бля, мне сказал, что с Егорычем встречался. Я сразу вспомнил.
— Чего ты, мудак, вспомнил? — Бубенцов морду колькину ладонью сгрёб и мотать начал из стороны в сторону. — Х. ле ты у ворот дежуришь? Х. ле ты на своём месте не стоишь? У вас, мудаков, директоров режут, а мы тут п. здюли огребать должны? По помойкам ползать?
Отпихнул Кольку. И вновь — к Семёну Петровичу.
— На землю! Мордой на землю! Руки за спину! Быстро, пидор кровосоный!
— Да я..
— Быстро!
Удар. Ещё один. В пах, по коленям, снова в пах.
Потом стволом по зубам. Клык сбили…
Упал Семён Петрович, к земле прижался (пусть хоть по бокам бьют, не по животу хоть, не по паху). Болевая чувствительность у вампиров не такая, как у живых. Пониже будет. Но боль, к несчастью, и они чувствуют.
Наручники щёлкнули. Сталь вокруг кистей сжалась.
Круг… Поляна… Не добежать…
— Командир, да бомжа они… На свежатину…
— Катька, сука, молчи! Молчи! — мечется Лебедев, дёргается. — Разберёмся… Разберёмся…
А чего разбираться? Кто его теперь вообще слушать станет?
— Слышь, Бубенцов! Чего разошлись то? Точно, бомжа мы завалили. Я завалил. Петрович позже подошёл. Правду он говорит. Мы Егорыча и в глаза не видели.
Это… Точно, Иваныч, как обычно, на рожон полез. Голос подал. Не стал отсиживаться, не стал.
— Второй! — Колька пуще прежнего обрадовался. — И этот в крови. Свети сюда! Это тоже в крови!
— Ты не командуй тут, мудила! — Бубенцов его осёк. — Серёга, вправо посвети… Не сюда! На третьего с краю свети! Да, на этого!
И к Кошелеву кинулся.
— Точно, и этот в крови! Прохоров, наручники сюда! Быстро кидай!
Удар! Чего это? Фуражка слетела? Кто кого ударил то? Неужто Иваныч…
— Трое вниз! Лейтенанта бьют! — заорал Прохоров.
Щёлкнуло что-то. Выстрелы!
Очередь землю прошила, комки земляные подлетели и Семёну Петровичу на волосы посыпались.
Шум. Топот сапог. Потасовка.
Вновь удар. Ещё один. А потом — градом удары посыпались.
— Бл. ди мусорные! Берёте кого попало! Суки, у вас полгорода так перережут!
— Мужики, в сторону, в сторону отойдите! — Лебедев братию кровососную отводит, от греха подальше.
— Наручники! Вали!.. Не добивай пока! Потом разберёмся! Покажем…
— Чего?
— Глебу кровь покажем! К машине их обоих тащи!
Подняли Семёна Петровича. За руки подхватили. Потащили.
Мельком увидел он: Кошелев волокут так же, руки заломаны, голова на грудь упала, болтается.
— Не укусил он кого? — Бубенцов спрашивает.
— А чё, лейтенант, заразные говорят, кровососы то? Так сам начнёшь по ночам ходить…
