— Думаешь, стоит?
— А ты как хочешь?
Татьяна смущенно потерла нос:
— Вся беда в том, что я ужасно хочу услышать его голос.
Но голос Андрея ей услышать не удалось — трубку взяла Марина. Подавив инстинктивное желание прервать связь, Тото решила испить чашу сию до дна.
— Алло, — повторил девичий голос, — а кто его спрашивает?
— Татьяна, — представилась она, — мы договаривались сегодня созвониться…
— Послушайте, девушка, — взорвалась трубка, — пора бы за ум взяться! Совесть иметь надо, этику какую-то! Звоните в чужой дом среди ночи…
— Извините, я думала, что звоню на мобильный.
— В семье все телефоны общие, — важно пояснила Марина. — Перестаньте его преследовать, а то я вам обещаю такие неприятности…
— Спасибо, — холодно сказала Татьяна. — Я подумаю, что именно вы можете для меня сделать.
И повесила трубку.
— Кто это был? — спросил Андрей, отрываясь от телевизора.
— Да так, — ответила невеста.
В доме Владислава Витольдовича фон Аделунга все готовились к приезду Татьяны и завтрашнему обеду с той тщательностью, с какой обычно устраивают только встречи в верхах. Горничная протирала безделушки, охранники в который раз обходили сад в поисках некондиционной веточки или травинки, которая могла бы нарушить гармонию, Вадим с удовольствием помогал Бахтияру разбираться с винами, заодно набираясь всякой премудрости.
Сам Влад, взяв на колени Уинстона, беседовал, по обыкновению, с Нитой.
— Хороша, хороша у тебя внучка, — говорил он. — Вот если бы я вел себя так, как ты, то влюбился бы в нее и тряхнул стариной. Но я, дурак, люблю и ненавижу только тебя. Только тебя. Ей завтра будет хорошо тут. Я хочу, чтобы у нее были собственный дом, покой, уют. Условия для работы. Может, это и глупо. Но я так хочу. Она ведь не виновата в том, что ты наделала когда-то. Все талантливые художники нуждаются в меценатах. А я богат, знала бы ты, любимая, как я богат. Мне смешны твои жалкие сокровища — пара замечательных камней и три пожелтевших листка — и это все? Это ты называешь богатством? Я оставлю ей все. Она будет жить, как герцогиня, каковой и является по происхождению. Ах, как сильна в ней моя кровь! Наша кровь. Но уверен, что ты ей обо мне ничего не рассказывала. Я ведь прав, любимая? Я принял решение: тебе интересно? Я знаю, как отомщу тебе, — великодушием. И когда мы встретимся с тобой там, за гранью, выяснится, что только один из нас двоих не пощадил свою любовь.
В дверь осторожно постучали.
— Да, да! — закричал старик.
— Прошу прощения, — сказал Вадим. — Какие будут распоряжения на завтрашний день?
— Повторяю еще раз: никакой самодеятельности. Она может кому угодно сказать, куда едет, и нам эти осложнения ни к чему. Да и нет смысла уже, теперь все иначе. Словом, я хочу и требую, чтобы завтра все вели себя так, словно принимают апостола Павла. А для наших головорезов переведите — будто мадридский «Реал» в полном составе. Или за кого они там болеют?
Вадим невольно улыбнулся сравнению:
— Конечно, Владислав Витольдович, будет сделано.
— А я, представьте себе, волнуюсь, — пожаловался одноглазый. — Как перед первым свиданием. Чертовщина какая-то. Тут она вся в бабку. Та тоже умела так выстроить мизансцену, что все остальные могли разве едва дышать…
Бабченко работал всю ночь и угомонился только часам к шести утра. Потом еще долго ворочался в постели с боку на бок, пытаясь решить головоломку, которую ему подбросил майор, будь он неладен с его рыцарской честностью. Видишь ли, это не его секреты. А то Бабуин не догадывается, чьи они! И можно подумать, он чего-то о Тото не знает. Тут Павел призадумался: нет, ну чего-то он о ней не знает наверняка, но разве в этом соль?
Когда-то давно, еще в ранней молодости, когда все мы так скоры на обиду и необдуманные поступки, Татьяна подкупила его одним махом: простив ему не самое благовидное поведение (не со зла, по глупости!), она сказала: «Пашка, хоть ты и настоящий бабуин, но я же об этом и раньше знала; коль ты мне друг, приходится принимать тебя со всеми потрохами».
С тех пор прошло очень много лет, но Павел ничего не забыл. Ни своей глупости, ни того, что друзей нужно принимать такими, какие они есть, — со всеми потрохами. И потому представить себе Татьянины секреты, которые нельзя знать ему, не мог, хоть ты тресни.
Заснул он незаметно для себя, но спать ему довелось не более нескольких часов. Его разбудил встревоженный Винни, и недовольный Бабуин, мечтавший как раз сегодня, в выходной, немного отдохнуть, долго таращил на него сонные, слипающиеся глаза в рассуждении — сразу пришибить или все-таки выслушать.
А Винни все никак не мог приступить к сути.
Часом раньше он заявился к Барчуку, который хоть и не занимал руководящую должность в их службе, а все же, по указанию Бабченко, занимал отдельный небольшой, но уютный кабинетик. Завидев на пороге одного только Винни, без его верной тени — Данди, Николай удивился.
— Привет, — сказал он, — садись. Чем обязан?
— Мне… это, — помялся охранник, яростно расчесывая левое ухо и шею, искореженные шальным осколком, — профессиональная консультация требуется. Кроме тебя, Майор, некому.
Варчук обреченно кивнул. Он уже понял, что, даже если теперь же немедленно запишется в армию, вырастит полк слонов и с ними победным маршем дойдет до Рима, за что получит звание генералиссимуса и фамилию Ганнибал, кличка ему все равно будет Майор. Отныне и навеки. И никаких гвоздей.
— Это вопрос субординации. К начальству мне с ним как-то не с руки, — объяснял Винни, — а все же, понимаешь, Майор, ухо у меня так и горит.
Николай помотал головой, будто отгонял наваждение.
— А, ты еще не в курсе, — сказал догадливый Винни. — Просто у нас все знают, оно у меня к неприятностям зудит. Как в Кандагаре началось, так теперь хоть в паре с Глобой выступай. Причем я буду предсказывать, а он только делать умное лицо. Ну ладно, поверь мне на слово — что-то неладно в Датском королевстве. И времени у нас мало.
После чего Винни стал краток, как брат таланта, и уже через пять минут Николай лихорадочно собирался, отдавая ему короткие команды. Странное дело, но охранник даже не думал перечить, как само собой разумеющееся принимая его верховенство. И вот он уже сидит у шефа и докладывает:
— Когда Халк сказал, что Леший сгинул на задании, вы знаете, как мы с Данди горевали. Мы же с ним с самого Афганистана, как братья, не разлей вода. Помянули, если помните, дали крепкое слово отомстить гаду за гибель друга. И тут я его вижу. Живехонького. Очень, знаете, Пал Леонидыч, обидно, когда тебе друг не доверяет, с которым и огонь и воду прошел. Но мы с Данди сначала решили, что это ваша операция, и ваш приказ — никому, ни-ни, даже нам. И поэтому к Халку с глупыми вопросами не полезли. Своя рука — владыка, как говорит ваша Татьяна Леонтьевна.
При упоминании этого имени Павел моментально проснулся и стал ловить каждое слово охранника.
— Но сегодня, с самого утра, ухо просто зудит. Чуть не оторвал. Беду чую. И тут Татьяна наша выходит из дому ранним утром, но ведет себя не так, как обычно.
— То есть? — нахмурился Бабченко, который с трудом мог себе представить, что бывает еще необычнее ее обычного поведения. И ему отчего-то стало неспокойно на сердце. Да и в приметы он верил, особенно такие, проверенные временем и случаем.
— Вы же знаете, — бубнил Винни, — она нас всегда у Большой Васильковской стряхивала. Как если бы мы пересекали границу, а дальше нельзя. Мы докладывали.
— Да, — согласился Павел, — помню, конечно.
