держалась на его черных вьющихся цыганских волосах, он снял ее и снова надел фуражку. Надя успела заметить, как по ту сторону колонны высокий, худой, сутулый батрак показывал русскому рабочему, шедшему с краю, свои мозолистые ладони, развернув их перед ним то обе вместе, как книгу, то гневно тыкал указательным пальцем сначала в одну, затем в другую, — видно, опять говорил о мозолях, а потом вдруг растопырил все десять пальцев и с такой силой и злобой застучал ими себя по худому втянутому животу, что Надя испугалась и подумала: «Боже мои, что делает этот человек! Ведь ему же больно. Он, наверное, голоден и доведен до отчаяния». Надя заметила, что двое рабочих, которые несли красное полотнище, уже почти поравнялись с ней, и неожиданно для себя закричала:
— Молодой человек! Ну как вы несете лозунг! Ведь его же нельзя прочесть!
Она лишь мельком успела заметить, как рабочий улыбнулся, древко вскинулось, и Надя с волнением, шепотом прочитала:
— Рабочие и дехкане! Объединим наши силы в борьбе за свои права, за хлеб, за волю, за светлую жизнь!
Август до боли сдавил ей руку. Она, не взглянув на него и продолжая читать лозунги, сказала:
— Больно, Август! Зачем ты давишь мне руку?!
Он сдавил сильнее.
— Долой палача губернатора! — прочитала она на фанерном щите.
— Проклятье извергам! — было написано на другом.
— Да здравствует Интернационал!
— Да здравствуют рабочие и дехкане! Долой помещиков, фабрикантов и баев!
— Земля — крестьянам, фабрики — рабочим!
— Ой! — вскрикнула она негромко и даже чуточку присела от боли. — Что ты делаешь, Август!
— Опомнись! — сказал он негромко, сквозь зубы. — Неужели тебе не страшно это читать?..
Она хотела ответить ему, но в это время колонна остановилась. Босой узбек в черном халате перестал гудеть в карнай, вытер потное лицо полой халата.
— Ура! Да здравствуют железнодорожные рабочие!
— Ура! — закричало сразу несколько голосов, и встречная волна людей, катившаяся из сквера по аллее, сначала отбросила Августа и Надю назад, потом сдавила, стиснула и снова отодвинула назад, еще дальше. Поднялся шум, выкрики, свист. Надя высвободила, наконец, свою руку из руки Августа и все пыталась встать на цыпочки, чтобы посмотреть, что там происходит, но видела только море голов впереди себя и где-то вдали колыхавшееся на древках красное полотнище.
— Надежда Сергеевна! — тихо окликнули рядом. Она оглянулась: позади стоял человек с каким-то очень знакомым и в то же время незнакомым лицом. Она растерянно всматривалась в него.
— Уже забыли? Не узнаете? Так быстро! — опять очень тихо, спокойно сказал человек.
— Боже мой! Кузьма Захарыч! Да где же ваша борода! Без бороды вас не узнать. Вы совсем новый! Помолодевший.
Да, Кузьма Захарыч был тот и не тот. Даже теперь было трудно сказать, что в нем осталось прежним. Лицо было гладко выбрито и это делало его совершенно неузнаваемым с тем Кузьмой Захарычем, которого Надя знала пять с лишним лет. Прежними остались глаза — карие, вдумчивые, с прищуром, но теперь они казались слишком лучистыми, молодыми. Прежним остался лоб — крутой, широкий, но теперь на нем не было глубоких морщин! Нет, они есть, конечно, есть. Вот эти серые нити, которые тянутся от виска к виску, но теперь это нити, а не борозды. Значит, что-то разгладило эти морщины!
— Кузьма Захарыч! Как же так? Ведь прошло всего четыре дня! А вы так изменились, — сказала Надя, продолжая радостно удивляться.
— Да, голубушка Надежда Сергеевна, четыре дня. А я совсем другой человек, — сказал Кузьма Захарыч.
— Вы счастливы? И это счастье дала вам Маргарита Алексеевна?
— Не только она.
— А что же еще?
Кузьма Захарыч посмотрел на Августа, делавшего вид, что он ничего не видит, чуточку прищурился и вдруг опять стал очень похож на прежнего Кузьму Захарыча.
— Не только она! — повторил он.
Надя смотрела на него вопросительно.
— Время, — сказал Кузьма Захарыч.
— Что?
— Время, Надежда Сергеевна. Время меняется. Вот и люди меняются.
— А что сейчас будет?
— Сейчас здесь ничего не будет. Все пойдут в старый город — через Урду, мимо Шейхантаура.
— Зачем?
— Там поднялись ремесленники — ткачи, кузнецы, гончары, медники. Их задушили налогами. Только ведь что же они сами по себе?! Ничего не добьются. Надо их сюда. Объединиться всем вместе. Под одно знамя. Сообща будет легче добиваться.
— А чего добиваться, Кузьма Захарыч?
— Отмены налогов. Ведь вы посчитайте, сколько ремесленники платят этих самых налогов? Зякет с них берут, как с торговцев? Берут. Какой-то там херадж дерут? Дерут. Как с домовладельцев дерут? Тоже дерут. Если посчитать одни названия всяких там налогов, которые должен платить ремесленник, так на руках пальцев не хватит. Ну так… сколько это можно терпеть?.. Вот они терпели-терпели да и поднялись. Невмоготу, видно, стало.
— Значит, и вы туда пойдете?
Кузьма Захарыч поглядел опять на Августа, помолчал, потом сказал, не ответив на вопрос:
— Вы посмотрите, кто сюда пришел: и Декамбай с Балтабаем…
— Как? И они здесь? Неужели здесь?
— Нет… Их-то, может, и нет пока… Это я, так сказать, для примера взял. Но таких, как они, здесь много. Желтая птица, Абдулхай, Хашимбек совсем уж их задавили. Дышать нечем стало. Вот они и пришли к русским рабочим за помощью. А тут и с конного трамвая люда пришли, и почтовые работники… даже мелкие лавочники.
— Тоже бастуют? Купчишки? — улыбнулась Надя. — Они-то каких прав добиваются?
— Торговлишка их совсем захирела. Вытесняют их русские купцы.
— А-а…
— Ну, а молодца-то, который гудел в карнай, видели?
— Видела. Действительно молодец. Богатырь прямо. Кто он?
— Грузчик с хлопкоочистительного завода Низамхана.
— Желтой птицы?
— Да. Желтой птицы.
Мимо них куда-то вперед устремились гимназисты, учащиеся реальных училищ, курсистки.
— Ну что же, Надежда Сергеевна, прощайте, — сказал Кузьма Захарыч. — А то, я гляжу, Август Маркович, кажется, ищет глазами полицейского. Но их здесь нет. Они боятся народных манифестаций. Да ведь и не меня одного надо арестовывать, Август Маркович.
— Вы можете оставить нас в покое наконец? — спросил его Август.
— Да. Прощайте.
Кузьма Захарыч мгновенно исчез, затерялся в толпе.
— Ты, кажется, хочешь принять участие в этом… бунте? — резко спросил Август.
— Мне их всех очень жаль, — сказала она. — Ведь они правы.
— Да? Ты так думаешь?.. — спросил он, глядя на нее с ненавистью. — Что ж, можешь себя поздравить. Этот кучер, кажется, весьма опытный крамольник. Он неплохо на тебя воздействовал.
— Идем на почту. Мы ведь шли на почту, — сказала она.
Сквер и прилегающие к нему улицы опустели. Вокруг уже было тихо.
Проходя по Пушкинской улице, Надя видела издали, как шествие двинулось по Воронцовскому проспекту мимо городской думы к Урде, к старому городу.
