удивительные силы, возникшие от ощущения, что он может привести к душевному подъему этих людей. С того дня эти слепцы накрепко вошли ему душу. Он совершил с ними еще несколько операций по поимке заложников, и всегда возвращался победителем.
От разговору к разговору, постепенно, услышали слепцы от него о дьяволе Самбатионе и захваченных им детях, и начали намекать на то, что готовы участвовать в этой явно необычной операции. Предлагали планы, затем отметали их, но не давали ему прохода до того, что дело дошло до прямых требований. Это была ватага слепцов, жаждущая боя, и ничего в их жизни не виделось им более заманчивым, чем воинская слава, заранее обреченная на неудачу.
Но Ахаву не нужно это подталкивание его солдат. В течение той зимы созрело решение, превратившееся в некоторую реальную и весьма ощутимую мощную силу в его сознании. Он займется сбором необходимой информации, подготовит необходимое оружие, документы для перехода границы, достанет книги о бесе, карты дорог до самого Рима. Всё это даст ему еще большие силы. Кое-что из этого рассказал слепцам, и они сказали ему, чтобы он даже не мечтал выйти в путь без них.
«Но как я смогу сдержать вас на этом пути?» – задавал вопрос Ахав, свидетельствовавший о том, что он все же сомневался в твердости духа и силе веры.
Сто восемьдесят слепцов соревновались за право выйти в путь вместе с Ахавом. «Возьму только пятьдесят, и ни одним больше», – сказал Ахав.
Но ему не давали покоя раздирающие душу просьбы слепцов, мольбы их матерей, просящих дать их ослепленным сыновьям хотя бы еще шанс в их жизни выйти в бой. Болгарский царь оказывал давление, гарантируя Ахаву драгоценные камни лазурита и бирюзы в любом требуемом количестве для содержания воинства на дорогах и на долгое время. И Ахав согласился взять еще девяносто воинов.
«Мы вышли в путь в месяце Таммуз, – продолжал Ахав, – церемонии расставания были долгими, их окружали девушки в юбках из цветных лент, их кормили самыми изысканными блюдами и поили самым лучшим вином, не говоря уже о лучших девицах легкого поведения. Мы плыли на юг до Итиля. Удивителен путь к Итилю по Волге с севера. Внезапно река разделяется на целый ряд русел, многие из которых покрыты большими листьями ирисов. Сторожевые башни и военные гарнизоны охраняют этот путь к столице. И кроме того, это было прекрасно снова быть среди своих, евреев, после столь долгого отсутствия. Я уже не был неоперившимся и еще бескрылым птенцом, пытающимся взлететь.
Новости о войске слепцов были не из тех, которые можно скрыть, но я был удивлен, открыв для себя, что в Итиле никто не знал, кто я. Только здесь, из разговоров в харчевнях по берегам дальних каналов, в тех кварталах, где я проживал до отъезда в страну болгар, мне стало известно о суде, и сказано о том, что я нахожусь в поиске. Поверьте мне, у нас большой бардак, если я сумел войти в Итиль да еще с таким шумом, и никто не проверил, кто я, мое имя и удостоверение личности. Не знаю почему, но до сих пор я не тороплюсь в Судебную палату на Дворцовом острове. Вообще-то, я знаю почему. Хотел еще немного покоя перед тем, как отдать свой долг, хотел знать побольше о деле.
Рассказали мне о вашем наказании, о том куда послали Гдадияу и Тутияу. Черт возьми, невозможно запомнить их имена, не странно ли? И твое имя, Песах, забыл и лишь недавно вспомнил. Что бы не случилось, эти ловкачи из семьи Каплан, всегда умели устраиваться. Сказали мне, куда вас послали. И я решил перед тем, как принять окончательное решение, поговорить с тобой, Песах. Я хочу знать всё, что случилось с вами, перед тем, как я вернусь в Итиль, а затем возьму на себя операцию по освобождению детей. Воины мои хотели убить меня, «Что ты продолжаешь крутиться вокруг самого себя», – сердятся они на меня, – решай, выходи, хватит», но я не знаю, я еще не знаю».
Многого он еще не знал. Он не знал, что если бы задержался еще на три дня в Итиле, он бы ничего не услышал от Песаха, ибо Песах умер через три дня после их встречи от столбняка. Он случайно упал на вилы, которыми разбрасывал коням корм. Через некоторые время начались у него судороги, сгибавшие его в дугу. Такая вот жестокая бессмысленная смерть. Такой глупый, лишенный всякой логики и цели конец, завершивший жизнь, начавшуюся так прекрасно, чудным детством, удивительными играми на везение в подбрасывании монет, когда мальчиком Песах побеждал ребят, которые были намного старше его.
Похоронили Песаха как-то незаметно и тихо. Сопровождало его только несколько работников конюшни, управляющий, хорошо знающий свои полномочия, и Тита, оплакивающая навзрыд второго в ее жизни мужчину, который оставил ее и уплыл в дальние миры. Первый мужчина вознесся в небеса идолопоклонников, которых она никогда не видела, а второй возносится в иудейские миры, которые никто не видел и ничего о них не знает.
Она ушла в их осиротевший шатер, не зная, что делать, и глаза ее были сухи.
«Я, наверно, поеду искать родителей Песаха, – сказала она назавтра Ахаву, – у него есть брат. Надо решить, как быть с браком, когда брат замещает мужа. Да я и не знаю никого другого в Хазарии».
И Ахав, борющийся с самим собой, чтобы не показать чувство, усиливающееся при виде овдовевшей одинокой Титы, только сказал: «Отсижу с тобой семь дней траура, до того, как ты уедешь».
Еще до отхода ко сну, укрепилась в душе Титы уверенность, что Ахав ее не оставит. И потому, что мужчины выглядят потерянными в моменты опасностей для жизни, Ахав отныне будет делать то, что она скажет, и не будет больше питаться от сосцов горечи и яда неразделенной любви.
С этим твердым решением она заснула. Ее вскрикивания со сна всю ночь мешали паре ослов, и они с утра с красными от бессонницы глазами поволокли телегу с отбросами из детских яслей.
Ничего, ослы. Недолго еще будет Тита в этой конюшне. Она встанет и отправится с Ахавом в землю Израиля.
Глава восемьдесят пятая
Песах умер. Тело его окаменело. Душа взлетает в небо, витает и изумляется, что же она теперь собой представляет? Нет у нее личности, нет размеров и никакой физической ощутимости, нет мозга, но она всё понимает. Нет у нее глаз, и потому она ничего не видит, но всё перед ней открыто, показывают ей нечто из будущего, и, вероятно, даже нас, мальчишек, сидящих на траве у бассейна в Рамат-Авиве «Гимель». Пальмы шевелят листьями над нами, легкий самолетик, взлетев с аэродрома Сдэ-Дов, тарахтит в небе, трава подстрижена, и клумбы цветов ухожены вокруг оснований пальм. Вчера некто получил пять ран ножом от рук араба, у Гистадрута, всех волнует, будет или не будет в коалиции Эстер Саламович, и все ждут визита Арафата в Газу и Иерихон.
Вознеслась душа в рай и там смешалась с другими душами, существовала и не существовала. Настоящее и будущее, то, что было и то, что будет, слилось в единое целое. Свет смешался с мраком, скукой и большим любопытством. Душа была, как документ, подшита в очередную папку и вложена в колоссальных размеров шкафы, в которых слой за слоем хранились миллиарды других душ. Но, несмотря на этот жесткий порядок, душа могла разгуливать по всем углам рая. Песах умер и он в небесах. Он встречает там убитых и слышит от них о заколдованных коровах, которые пробили им рогами сердца. Он слышит от Елени о том, как она тоскует по Ханану, но будущее показывает ему их встречу и соединение в небесах. Он видит Титу и Ахава стареющими вместе в большой любви – в крепости на берегу Босфора, и Ахав пользуется большим почетом, а Тита пребывает в счастье, и в памяти их много историй из их жизни.
И Песаху хорошо, но он видит то, что будет: душа Титы сольется с душой Ахава, как два листа теста, но душа ее будет еще соединена с насильником, который лишил ее девственности в тринадцать лет, взяв ее затем к себе в жены. Много соединившихся душ он видит, иногда до тридцати-сорока слияний одной души с другими. Иногда душа вырывается из подшивки, слетает вниз и входит в чью-то плоть, и затем присоединяет встреченные внизу души к тем – в раю. Иногда она не может слиться с душами внизу. Иногда умирает со страшным криком, от которого все слившиеся с ней души исчезают, стираются, и все времена смешиваются.
Иногда души не стираются. Лишь кажется, что они исчезли. Так один человек в Венгрии захотел стереть свою душу, поменял свое имя с еврейского – Шлайфер – на венгерское – Йораши. Сын его Матеуш, член венгерского парламента, вспоминает, как отец его на последних стадиях болезни Альцхаймера плакал и говорил «Я – еврей». «Это был единственный факт, который сохранился в разрушенном мозгу моего отца», – сказал Матеуш Йораши. Ну, что скажете на это? История была опубликована в журнале «Тайм».
До такой степени дерзки – эти души. К примеру, душа Деби. А что будет с душой Песаха, что сойдет на землю и войдет в какую-либо из девиц в синем купальнике на краю бассейна в Рамат-Авиве? Может, эта девица учится в средней школе и должна выиграть в лото, отметив номера-1, 2, 9, 13,15, 22? Если вы спросите ее или кого-либо из сидящих рядом с ней, что они знают о хазарах, они будут сбиты с толку и
