В темноте тело принца Орсини было опущено на густые колючие кусты у берега озера, в небольшом его труднопроходимом заливе.
Ахав еще рассчитался за информацию, весьма точную, с человеком в ресторане Понте-Милвио. Оплата синим камнем была достойной.
Семь лет слепцы ждали на берегу реки Самбатион Ахава, который шел холмами и долинами, расщелинами между светом и тенью. Шел под маской слепца, одного из мучеников- пилигримов, скитающихся в одиночестве – в поисках святых плачущих мощей. Ладонь его сжимала меч предков из поколения Давида-псалмопевца с магендавидом в конце острия. Семь лет неустанно шагал, пока не завершил дела свои во всех артериях, пронизывающих вдоль и поперек христианский мир.
В течение семи этих лет не раз припадал Ахав лицом к земле, и умолял: «Кто даст мне милость вернуться в Хазарию». Затем вставал, отбрасывал страх, одолевал ностальгию, стирал память о Деби – и продолжал свой путь.
Все эти годы, лишенные своего предводителя, ратники-слепцы расположились станом в небольшом уголке земли с пчелами. С ними находился и граф с небольшим войском, женой и старухой-матерью. Там же обитала Тита с сыном, рожденным от Ахава, ожидающим отца, чтобы тот дал ему имя. Там были также дрессировщики соколов, которых было восемьдесят сильнейших, взлетающих с рук и возвращающихся в руки.
Тита с сыном приехала в стан на зеленого цвета арбе с высоченными колесами. Тита и Деби оглядели друг друга.
«Какие глаза», – сказала потом Деби сестре, как бы гордясь выбором Ахава. Защемило сердце, но лишь на миг. Тита была воистину красавицей, с высокими скулами, чудесными глазами и царской походкой.
«Так вот она, Деби. подумала про себя Тита, на миг даже разочарованная выбором мужа, явно лишенным вкуса. Мужчины, что с них взять. Глупы невероятно.
И взгляд ее сверкнул, как у тигра, который схватил жертву, и уволок в кусты. Не знаю, что он в ней нашел. Симпатична. Большая грудь. Но, в общем-то, весьма обычная девица.
Ладно, чего уж там: что нашли другие люди в тех вещах, во имя которых шли на смерть? Что нашли мы, целый народ, вот уже две тысячи лет, в стране Израиля? Кто-то может вправду это понять?
Шли годы. Ратники-слепцы приводили пленных женщин, безобразных для зрячего, но прекрасных для слепцов. И они беззаветно влюблялись в них через прикосновения, ощущая чудную женскую податливость кончиками пальцев. И рождались у них сыны и дочери.
Угол земли с пчелами уже не был, по сути, углом.
«Я даже не знаком со многими» – сердито говорил Гади жене своей, королеве, но не было у него причин гневаться. Казна наполнялась золотыми монетами и слитками чистого золота. И в драгоценных камнях не было недостатка. Все это хранилось в улье наиболее жалящих пчел.
С момента, как население края стало множиться, Гади начал выращивать рой остро жалящих и гневающихся пчел. «Только в пику ворам и корыстолюбцам Бог сказал: «Да будет жало!» – Смеялся Гади, веселя королеву, когда обозленные пчелы гневно жужжали вокруг его головы.
«Хватит, успокойтесь, я ведь пришел вас покормить» – показывал им Гади кувшин с сахарной водой. Но и его жалили каждый раз, когда он открывал крышку улья.
Думаю, это единственный в мире случай выращивания сторожевых пчел, и не говорите мне, что это плохая идея.
Тита следила за всем этим, но не могла сидеть, сложа руки, в то время как муж ее где-то воюет и прокладывает свой путь в неизвестное. Она листала бумаги о встречах с бесами, которые оставил Ахав, пытаясь обнаружить в них какой-либо намек на тайну. Переворачивая один из черновиков, который Ахав не посчитал даже нужным перебелить, она обнаружила на обратной стороне полустертую надпись и была поражена красотой строки: «Человек рождается на страдания, как искры, чтоб устремляться вверх».
Она повторяла эти слова и так и этак, словно пробовала на зуб золото строки из ТАНАХа. Она вспоминала ворон, о которых часто думала, ворон, которых расстрелял Каган в те дни, когда они еще жили в столице Хазарии Итиль.
– Эй, Тита моя, – радовался Песах, глядя на нее с высот рая небесного, – да, да, пасук этот, повеление это и есть верный совет, как преодолеть реку Самбатион.
Но он был бессилен. Руки его были коротки прийти и помочь.
Граф Йудан из дома Лопатиных покинул свое графство на берегу моря тотчас же с появлением слухов о том, что Ахава с его ратниками-слепцами видели живым на севере Италии, на берегу мощной реки. Об этом сообщили корабелы-викинги.
Граф сказал жене:
– Как человек военный, я уверен: тот, кто в течение четырех лет существует и продвигается к своей цели, набрался огромного опыта и своего добьется. Этот парень стоит намного больше, чем я представлял. И мы двинемся к берегу реки, границе Хазарии, чтобы там его ждать.
– Да, любимый, – сказала графиня, – немедленно покинем это место, ибо никаких душевных сил нет сидеть здесь и ожидать вестей о пропавших наших детях.
Придя в тот пчелиный угол земли, он раскинул свой лагерь – матерчатые и кожаные шатры для себя и своих людей.
Кончилось время одиночества в этом в прошлом заброшенном уголке земли. Стало там весьма тесно и шумно.
Однажды вечером сидел граф с женой и Титой с ее сыном за субботним ужином. Все разговоры вертелись вокруг одного: как вернуться в Хазарию после того, как Ахав отыщет детей.
«Он их непременно найдет, он одолеет все трудности, природные и человеческие. Я в этом абсолютно не сомневаюсь, – сказала Тита, – но Самбатион не даст ему перейти».
«Настал бы только этот миг» – сказала седеющая графиня, давшая обет не красить волос до тех пор, пока сыновья не вернутся из плена, – увидеть их, и я побегу босиком через ручей, чтобы только их обнять, дорогих моих Йоселе и Янкеле». Все навострили уши.
«Пересечь ручей, графиня? – спросила Тита. – Но вы же не сможете вернуться».
«Даже бес не сможет помешать матери обнять детей и вернуться, – сказала повивальная бабка детей графини. Ведь бес останавливает не всех, возвращающихся в Хазарию.
«Не вернемся, так не вернемся, – сказала графиня, – обниму детей, и мы вместе пойдем в места, где проживают иудеи во множестве, к примеру, в Испании. Там правят мусульманские цари, но я буду среди иудеев. А мусульманским властителям расскажу об элитарном государстве иудеев – Хазарии. Они-то знают об этой империи иудеев, властвующей над народами и нациями».
Вокруг стола царило молчание.
«Если бы только можно было летать» – раздался голос повара из армии Ахава, подающего на десерт медовый торт, усыпанный лесными ягодами.
«Что? – рванулась к нему Тита, опрокинув стакан красного вина на скатерть. – Что ты сказал, повар?»
И не ожидая ответа, пробормотала:
«Человек рождается на страдания, как искры, чтоб устремляться вверх».
Повар смущенно спрятал руки под фартук и, заикаясь, заговорил:
«Большой путь проскакал я верхом весь затянутый в ремни, пока сегодня утром добрался сюда. Яблоки оказались сморщенными, но съедобными. Но кто прислушается к повару? Вот я и скакал два часа в одну сторону и два часа обратно, чтобы привести хорошие яблоки».
Он словно бы не слышал, что сказала Тита, боясь, что его снова обвинят в каких-то неосуществимых планах и мечтах о полете.
Но Тита, вся светясь, сказала ему:
– Спасибо, Омри.
Да, назвала меня моим именем, вспоминал потом повар, повторяя слова:
«Человек рождается на страдания, как искры, чтоб устремляться вверх».
«О, госпожа, и ваше сиятельство, граф, как удивительно прекрасна эта строка, – лепетал повар. – Я, конечно, все время провожу среди кастрюль, господа, мой граф, и стараюсь готовить разные блюда с медом. Готовлю гречневую кашу, что умертвила, с Божьей помощью, всех свиней, но никто не хочет есть
