— Почему? В таком возрасте дети уже запоминают людей, с которыми они живут.
— А я не помнила ничего. — Элеонора потупила глаза, опустив голову, так что локоны темных волос упали ей на лицо.
— Почему?
— Я не люблю об этом говорить, — ответила Элеонора, бледнея.
— Так, значит, это связано с твоим шрамом. Ты не любишь вспоминать об этом, ты рассказывала. — Роберт Керрингтон взял ее за руку через стол. — Послушай, я понимаю, что произошло что-то трагическое и тебе тяжело об этом вспоминать. Но лучше вытащить все прошлые страхи на свет, и они уже больше не будут казаться такими ужасными.
Он был прав. Тепло и поддержка его руки подбодрили Элеонору.
— Ты расскажешь мне свои секреты, а я свои, мы так договаривались? — спросила Элеонора с улыбкой.
— Вот именно. — Он пожал ее пальцы. — Так что ты помнишь?
— Я помню только, как проснулась в больнице, без малейшего понятия, кто я и как туда попала. Я часто теряла сознание, а приходя в себя, как в тумане видела докторов и нянечек, которые обо мне заботились. Когда я полностью пришла в себя, меня навестила женщина из полиции. Она сказала, что ее зовут Джэки, и спросила мое имя. А я не могла вспомнить. Она задавала много вопросов, а я ни на один не могла ответить. Потом она рассказала мне, что меня нашли без сознания неподалеку от сгоревшей машины. Я была в крови, из-за раны на голове. На мой вопрос, почему я совсем ничего не помню, она ответила, что у меня амнезия и что, когда я поправлюсь, память ко мне вернется. Тем временем они обещали обратиться в средства массовой информации.
Они отправили рассказ обо мне и мою фотографию в газеты, надеясь, что кто-то ищет меня и таким образом найдет. Или хотя бы кто-то узнает меня. Никто не пришел. Кроме одной женщины, которая приходила как-то, когда я спала, мне потом рассказывала медсестра. Но она, видимо, ошиблась и ушла сразу же, я даже не успела проснуться.
Вскоре рана на виске и лице зажила, но я все равно ничего так и не вспомнила. Через несколько недель память так и не вернулась. Пришло время выписываться из больницы, и меня отправили в детский дом. Одно из первых моих воспоминаний — это восклицание воспитательницы. Она не могла его сдержать: «Как жаль, что у нее такой ужасный шрам…» Меня назвали Элеонорой в честь одной из основательниц этого дома, а днем моего рождения условно выбрали дату седьмого апреля, то есть тот день, когда я попала к ним. Сначала со мной совсем не говорили о том несчастном случае и не отвечали на мои вопросы, видимо, чтобы не травмировать меня еще больше. Но мне хотелось знать все, и я продолжала задавать вопросы. Мне начали сниться кошмары, я кричала во сне и этим мешала другим детям спать, поэтому воспитатели решили, что лучше мне узнать правду, и через пару дней пришла та самая женщина из полиции.
Она рассказала, что авария произошла в феврале, вечером. Дорога была очень скользкая, это и послужило причиной катастрофы. Они предполагают, что машину занесло, ударило о дерево, и она полетела под откос. Все это случилось на пустой сельской дороге, так что больше никто не пострадал. В обломках сгоревшей машины нашли тело женщины. Предположительно, она и была за рулем. Но тело обгорело настолько сильно, что идентифицировать ее не удалось. Поиски зашли в тупик, потому что о женщине они не могли сказать абсолютно ничего. Полицейских сначала удивило, что я оказалась в отдалении от машины. Понятно, что сама я выбраться не могла, я была без сознания. Но поскольку тело женщины нашли на заднем сиденье машины, они пришли к выводу, что она вытащила меня, а потом вернулась взять что-то, может аптечку первой помощи или одеяло. Они предположили, что машина взорвалась сразу же, как только она забралась на заднее сиденье.
Я поблагодарила полицейского, но на самом деле была разочарована ее рассказом. Я надеялась, что хоть что-то вспомню, но этого не произошло. Моя память была по-прежнему пуста. И только кошмары стали сниться другие — горящие машины и обугленные кости.
— Бедняжка, — тихо произнес Роберт Керрингтон. — Сколько же тебе пришлось пережить.
— В приюте со мною хорошо обращались, это не их вина, что я чувствовала себя бесконечно одинокой, чужой и опустошенной. Время шло, и поскольку никто не заявлял о пропавшем ребенке, они отдали меня на усыновление. Мои приемные родители были милые люди, я уже начала привыкать к ним, чувствуя себя желанным ребенком, но однажды случайно услышала, как мать говорила кому-то в кухне: «Я бы с радостью согласилась оставить эту девочку, если бы они только сделали что-нибудь с этим ужасным шрамом».
Я сбежала из дома и пряталась в парке, а когда меня наконец нашли, отказалась возвращаться назад. Я дралась, кусалась, в общем сопротивлялась изо всех сил, так что у них не было другого выхода, как отправить меня обратно в приют. Может быть, все могло бы сложиться хорошо, приемные родители были неплохими людьми, но в тот момент я почувствовала себя отверженной, а для меня это было самое страшное. Мне казалось, что никто уже никогда не сможет полюбить меня, потому что я недостойна любви, ведь я такая уродина.
— Все мы достойны любви. Нельзя не любить человека только из-за того, что он некрасив, — твердо сказал Роберт Керрингтон. — И к тому же шрам тебя ничуть не уродует.
— Он стал меньше заметен с годами, — признала Элеонора.
— Нет, — покачал головой Роберт. — Такое лицо, как твое, он не мог испортить. Лицо, глаза, рот прекрасны сейчас и наверняка были столь же прекрасны и раньше. И вообще, настоящая красота внутри.
— А внутри ничего не было. Я ничего не помнила, мне казалось, что меня наполовину нет, что люди смотрят мимо меня, потому что внутри пустота. Я чувствовала себя невидимым ребенком. И прошло много времени, прежде чем мне удалось заполнить пустоту.
— И как тебе это удалось?
— С помощью книг по большей части.
— Общение с другими детьми тебе не помогало?
— Нет. Я никогда толком и не общалась с ними. Молча стояла и наблюдала за ними, но никогда ни в чем не принимала участия.
— Но ты же знала Бенсона.
— Нет, я просто боготворила его, наблюдая издалека, — призналась Элеонора. — И когда он уехал, не сказав мне ни слова, я была опустошена.
— И что же ты делала?
— Начала планировать свое будущее. Как я буду работать, заработаю много денег и открою свое дело. Я и представить тогда не могла, что я и Дэвид начнем дело вместе. — Голос Элеоноры стал мягче, когда она заговорила о Дэвиде. — И что он предложит мне выйти за него замуж.
Роберт Керрингтон отпустил ее руку и помрачнел.
— Так, значит, ты действительно любишь его?
— Конечно же, я люблю его, — сказала Элеонора. Большей частью для себя самой, в качестве напоминания. — Я только надеюсь, что сегодняшняя глупость ничего не испортит.
— Поверь мне, — вздохнув, сказал Роберт, — что сегодняшняя, как ты называешь, глупость, не изменит абсолютно ничего.
Он сказал это так уверенно, что Элеонора поверила и сама. Если Дэвид любит ее — а он не может ее не любить, то, несомненно, простит. Не поставит же он крест на их будущем, ведь они — одна команда. Лицо ее просветлело.
Элеоноре стало намного легче, когда она выговорилась. О своем прошлом она еще никому не рассказывала.
В этот момент появилась миссис Томпкинс с подносом.
— Не хочу вас торопить, простите. Надеюсь, я не помешала? Просто сегодня день, когда я езжу в Клейборн навешать свою сестру.
— Мы уже закончили. Может, вас подвезти до Клейборна, миссис Томпкинс? Я и мисс Смит тоже едем в том направлении.
— Нет, спасибо, мистер Роберт, — произнесла экономка с улыбкой.
— Вот видишь, — торжествующе воскликнул Роберт, когда миссис Томпкинс ушла. — Даже миссис
