Нельзя чтобы их безнаказанно перебили.
— Ты о чем? Там же метель, гололед, — напустился на него ветеринар. — А она совсем девчонка.
— Как за руль садиться, так не девчонка, — возразил я, глядя на Кейти. Она рылась в сумочке в поисках прав. — И как на шоссе выезжать, тоже взрослая. — Кейти наконец нашла карточку и протянула ее мне. Новехонькие, аж блестят. Кэтрин Пауэлл. Шестнадцать исполнилось две недели назад.
— Этим вы его не вернете. — Ветеринар забрал у меня блестящую карточку и отдал обратно Кейти. — Езжайте домой.
— Мне нужно записать в журнал ее имя и фамилию, — напомнил помощник.
Кейти шагнула вперед.
— Кейти Пауэлл.
— Со всякой писаниной потом разберемся, — твердо сказал ветеринар.
Разбираться не понадобилось. На следующей неделе ударила третья волна, и действие, видимо, утратило смысл.
У входа в зоопарк я притормозил и глянул на парковку. У Эмблеров аншлаг — «виннебаго» облепили штук пять автомобилей и вдвое больше детей.
— Где тебя черти носят? — прорезалась Рамирес. — И где твои снимки? Уговорила «Рипаблик» на обмен, но они отвоевали право первой публикации. Сию минуту вышли мне статику!
— Вышлю, как только доберусь до дома. Я на задании.
— Черта с два ты на задании. Помчался в гости к своей бывшей подружке. Валяй, только не за счет редакции.
— А по индейцам виннебаго удалось что-нибудь найти? — спросил я.
— Да. Они обитали в Висконсине, но больше их там нет. В середине семидесятых в резервации жило чуть больше полутора тысяч человек, а всего около четырех с половиной. К 1990 их численность снизилась до пяти сотен, а теперь, говорят, не осталось никого, и куда делись — неизвестно.
«Я тебе скажу, куда делись», — ответил я мысленно. Почти все погибли в первую волну, а люди кляли правительство, японцев и озоновые дыры. После второй волны Общество издало кучу законов, пытаясь сохранить оставшихся, но было слишком поздно, численность популяции опустилась ниже порога выживаемости, а жалкие остатки подлизала третья волна. Последний из виннебаго сидел где-нибудь в клетке, и, попадись он мне тогда на глаза, я бы, наверное, его сфотографировал.
— Я связалась с Бюро по делам индейцев, — продолжала Рамирес, — они должны мне перезвонить, но ведь виннебаго тебе до лампочки. Ты просто хотел сменить тему. Какое еще там у тебя задание? — Я поискал на приборной доске кнопку отключения телефона. — Что вообще происходит, Дэвид? Сперва ты откосил от двух крупных заданий, теперь даже снимки переслать не можешь. Господи боже мой, Дэвид, если у тебя что стряслось, так скажи. Я помогу. Это как-то связано с Колорадо, да?
Я наконец нашел кнопку и выключил Рамирес. На Ван Бюрене стало тесновато — выплескивался дневной пиковый поток с переполненных разделенок. За поворотом, где Ван Бюрен переходит в Апачи- бульвар, строили новые отбойники между полосами. На встречке, в восточном направлении, уже стояли готовые бетонные, а на двух из шести полос по моей стороне сколачивали деревянную опалубку.
Эмблеры, видимо, успели проехать до начала ремонта — хотя, судя по сонным движениям работников, которые, опираясь на лопаты, покуривали, разморенные на жаре, в таком темпе они этот отрезок месяца полтора делали.
Через Месу пока шел общий многополосник, но когда центр города остался позади, снова начались строительные работы — причем этот отрезок был уже почти закончен: опалубка по обеим сторонам и даже бетон залит. По этой дороге Эмблеры из Глоуба приехать никак не могли. На такой полосе и «хитори»-то с трудом умещалась, а полосы для водовозов были перекрыты шлагбаумами. Суперстишен разделена полностью, равно как и старая ветка от магистрали Рузвельта, а значит, приехали Эмблеры откуда угодно, только не из Глоуба. Интересно, как они все-таки сюда добрались? Наверное, по полосе для водовозов на каком-нибудь многополоснике.
«Сколько же мы разных чудес повидали!» — восхищалась миссис Эмблер. Да уж, представляю: много чего можно повидать, шныряя, как пара мешотчатых крыс, в темноте по пустыне и проскакивая на полном газу перед камерами.
Новые указатели съездов с магистрали еще не установили, поэтому поворот на Апачи-Джанкшн я пропустил и пришлось пилить по своей узкой, стиснутой бетонными отбойниками полосе до ближайшего разворота, который обнаружился только на полпути к Супериору.
Кейти проживала в жилом районе Суперстишен-Эстейтс, прилепившемся к подножию горы Суперстишен. Я придумывал, что сказать, когда приеду. Тогда мы с ней за два часа и десятью фразами не обменялись, да и то в основном я кричал и командовал. По дороге я был занят Аберфаном, а уже там, в приемной, и вовсе стало не до разговоров.
До меня вдруг дошло, что я могу ее и не узнать. Я ее почти не помнил — разве что обгоревший на солнце нос и эту невозможную открытость — вряд ли все это сохранилось через пятнадцать-то лет. Аризонское солнце не оставило следа от первого, а что касается второго… Она выходила замуж, разводилась, теряла работу… много чего за эти пятнадцать лет могло научить ее закрываться. Возможно, мне вообще нет смысла ехать в такую даль. Однако даже миссис Эмблер с ее непроницаемым съемочным лицом, и ту удалось подловить. Разговорив на собачью тему. И снимая скрытой камерой.
Кейти жила в старом доме с пассивными солнечными батареями — всю крышу закрывали толстые черные панели. Вполне приличный дом, хотя и не глянцевая картинка. Вместо газона во дворе (водовозы в такую глушь не забираются — дорожные талоны экономят, а взять с крохотного Апачи-Джанкшн нечего, то ли дело соблазны Финикса или Темпе) шахматка из черного лавалита и опунции. Сбоку от дома пристроилась ссохшаяся от жары пустынная акация, у которой на привязи восседала кошка. Под деревом маленькая девочка играла с машинками.
Вытащив с заднего сиденья айзенштадт, я подошел к дому и позвонил в дверной звонок. В последний момент, когда уже поздно было передумывать и бросаться наутек, потому что хозяйка как раз открывала сетчатую дверь, я вдруг понял, что меня могут и не узнать и сейчас придется представляться.
Нос больше не лупился, и она восполнила за это время ту разницу в весе, что отличает шестнадцатилетнюю девушку от тридцатилетней женщины, но в остальном ничуть не изменилась с тех пор, как я увидел ее на дороге перед своим домом. И закрываться до конца она все-таки не научилась. Я понял по ее лицу, что она меня узнала и что мой приход не стал для нее неожиданностью. Наверное, она сделала у себя на странице пометку с просьбой об уведомлении, в случае если я буду выяснять ее адрес. Что бы это значило?
Кейти приоткрыла сетчатую дверь — как я недавно перед Хантером из Общества защиты животных.
— Что вам нужно?
Я никогда не видел ее рассерженной, даже у ветеринара, когда сам злился на нее.
— Захотел вас навестить.
Можно было бы сказать, что наткнулся в работе над репортажем на знакомое имя и стало любопытно, она это или тезка. Или что делаю сюжет про последний оставшийся дом на пассивных солнечных батареях.
— Сегодня утром мне попался на дороге мертвый шакал.
— И вы решили, что это я его сбила? — Кейти попыталась захлопнуть сетчатую дверь.
Я машинально выставил руку.
— Нет, — тут же отдергивая ладонь, ответил я. — Конечно, я так не решил. Можно мне войти? Я приехал просто поговорить.
Девочка подобралась поближе, прижимая к розовой футболке свои игрушечные машинки, и с любопытством смотрела на нас.
— Ступай в дом, Джана, — велела Кейти, приоткрывая сетчатую дверь. Девочка просочилась внутрь. — Давай на кухню, я тебе разведу «Кул-эйд». — Она вскинула глаза на меня. — Ваше возвращение мне в кошмарах снилось. Будто я выхожу на порог — а там вы.
— Здесь ужасно жарко, — сказал я, самому себе напоминая Хантера. — Можно я войду?
