Я кое-как оделась и стала выдергивать белье из машины — с нерастраченной на Брауна яростью. В дверях прачечной появилась Арабел, все с тем же отчаянным выражением лица.
— Нет, ты видела?! Как мило! — Простыня зацепилась за ручку машины и е треском разорвалась от очередного рывка.
— Нет, но могу себе представит — если Браун вел себя так же, как Септ. — Она с несчастным видом прислонилась к двери. — Наверное, они все резко поголубели за лето.
— Очень даже может быть. — На самом деле вряд ли. Иначе Браун не врал бы про новенького соседа. — и не говорил бы такие странные вещи про моего папашу.
Собрав выстиранное белье в кучу, я прошла мимо Арабел.
— Не волнуйся, ты у меня кандидат номер один, если вернемся к лесби-штучкам.
Как-то не особенно она этому обрадовалась.
Моя придурковатая соседка еще не спала — таки сидела на кровати, вытянувшись в струнку. Похоже, безмозглая клуша вообще не шелохнулась, пока меня не было. Я расстелила кровать, второй раз за вечер разделась и нырнула под одеяло.
— Как надоест, туши свет, подруга.
Она подскочила к выключателю — в ночнушке времен студенческой юности старикана Молтона, а то и древнее.
— У тебя неприятности? — спросила Зибет, вытаращив глаза.
— С чего бы это? Не меня ведь вырвало. Уж если у кого и должны быть неприятности, так это у тебя, — мстительно добавила я.
Зибет сползла по стене.
— Мой отец… ему обо всем расскажут? — Она снова начала то краснеть, то бледнеть. Интересно, куда на этот раз приземлится блевотина? Хороший будет мне урок — не срывать злость на соседке по комнате.
— Конечно, нет. Вообще забудь, никаких неприятностей. Подумаешь, парочка гребаных простыней.
Она меня словно не слышала.
— Если у меня будут неприятности, папа за мной сам приедет. Обещал, что вернет меня домой.
Я села на кровати. Первокурсницы обычно умирают от тоски по дому — во всяком случае, те, кого ждет любящая семья, а не мешок денег и пара поганых юристов. Зибет же просто трясло от страха. Сегодня, похоже, у всей общаги съехала крыша.
— Нет у тебя никаких неприятностей, — повторила я. — Не переживай.
Она все еще цеплялась за стену, словно та была ее последней опорой.
— Да послушай ты! — Мария-мастурия, сейчас ее удар хватит — и я буду виновата. — Все в порядке. Твой папочка ни о чем не узнает.
Похоже, Зибет немного отпустило.
— Спасибо, что выручила. — Она забралась в кровать, а свет так и не погасила.
Вжихнутый Иисус, за что мне это? Я встала и щелкнула гребаным выключателем.
— Ты — хорошая, — тихо сказала Зибет в темноте. Точно свихнулась. Я поудобнее устроилась под одеялом — поласкаю себя перед сном, раз уж по-другому не вышло. Только тихонько — не хватало мне новой истерики Зибет.
Неожиданно комнату заполнил энергичный голос:
— К молодым людям Молтон-колледжа, мужественным моим сыновьям обращаюсь я…
— Что это? — прошептала Зибет.
— Первый вечер в Аду, — ответила я, в тридцатый раз вылезая из постели.
— Пусть все ваши благородные дерзновения увенчаются успехом, — продолжал старикан Молтон.
Я включила свет, достала из дорожной сумки пилочку для ногтей, забралась на кровать Зибет и потянулась к селектору.
— К юным женщинам Молтон-колледжа, возлюбленным моим дочерям… — Ну вот — наконец-то заткнулся. Пилочка и шурупы полетели в дорожную сумку. Я вырубила свет и улеглась в постель.
— Кто это? — шепотом спросила Зибет.
— Наш отец-основатель. — Я внезапно вспомнила, какую реакцию слово «отец» вызывает у обитателей этого психованного места, и торопливо добавила: — Сегодня ты его слышала последний раз. Завтра подложу туда какую-нибудь заглушку и вставлю шурупы на место — сестра-хозяйка ни о чем не узнает. До конца семестра будем жить в блаженной тишине.
Ответа не последовало — соседка уже спала, негромко похрапывая. Ну вот, и тут я просчиталась. Отличное начало семестра!
Администратор было прекрасно осведомлен о вечеринке.
— Вам известно точное значение слова «арест», не так ли?
Старому козлу лет сорок пять — возраст любимого папаши. Выглядит он неплохо — наверное, не слезает с тренажеров, чтобы соблазнять первокурсниц подтянутым животиком. Этак можно и грыжу заработать.
Наверняка он, подобно папаше, вжихнул в свое время сперму в баночку — обеспечить продолжение династии. Вжихнутый Иисус, такое нужно запрещать законом.
— Вы ведь на особом попечении, Октавия?
— Верно. — Иначе мирилась бы я с таким гребаным имечком, как же!
— Ни отца, ни матери?
— Нет. Оплаченная суррогатная мать. Временное имя до двадцати одного года. — Я внимательно следила за его выражением лица. Уже не раз эти слова вызывали у людей страх.
— Значит, оповещать некого — не считая ваших юристов. Исключить вас невозможно, а накладываемые аресты не оказывают надлежащего воздействия. Впрочем, мне затруднительно даже предположить, какие еще исправительные меры следует принять.
Ну да, ну да. Я не сводила с него взгляда, а он — с меня. Гадает, наверное, не его ли я возлюбленная дщерь — вдруг случилось, что вжихнутая в баночку сперма обернулась девицей, перед которой он теперь распинается.
— Как вы назвали сестру-хозяйку?
— Мразью.
— Мне и самому пару раз очень этого хотелось.
Так, ясненько — прикидывается своим парнем. Я приготовилась к следующей фразе.
— По поводу вечеринки — говорят, молодые люди вели себя несколько необычно. Вам известна причина?
Вопрос сбил меня с толку — я ждала совершенно другого.
— Не знаю, — ответила я и тут же сообразила, что он пробил брешь в моей защите. — А знала бы, так стучать не приучена.
— Да-да, разумеется. Я восхищаюсь вами. Вы такая искренняя, преданная юная особа, — и очень симпатичная к тому же.
Угу, угу. Никак работу предлагаешь?
— Моя секретарша увольняется. Сказала, что предпочитает мужчин моложе, — и, если верить слухам, ее уходу можно только радоваться. Работа хорошая, много бонусов… Конечно, если вы не похожи на мою секретаршу и не предпочитаете мальчиков мужчинам.
Ну что ж, чем не выход? Никаких тебе соседок-первокурсниц, никаких арестов. Весьма заманчиво. Только вот ему как минимум сорок пять, а я не в состоянии представить себе, как вжихаюсь с собственным папашей. Извините, сэр.
— А об особом попечении не беспокойтесь — уверен, мы сможем навести справки.
Врешь. Папаши ничего не знают о своих детях. Именно поэтому нам и дают временные имена — чтобы мы не возникали на пороге с заявлением: «Привет, я твоя возлюбленная доченька». Система
