утолил жажду.
— Ты готов пуститься в путь? — спросил Тангейзер.
Борс вернул ему шлем и утер губы.
— Я никогда не говорил ничего такого, но я тоже сыт по горло. Так что я хочу поехать с тобой.
— Отлично. Только никаких прощаний. Мы заберем свои вещи и женщин, и поминай как звали. Луна к полуночи сядет, а рога Тельца укажут нам путь. Но сначала надо поесть, я умираю с голоду.
— Вон там бадья с едой, — сказал Борс.
— Вот спасибо, лично я буду есть в оберже.
— Если Никодим еще жив и у него остались на месте все пальцы.
— Если нет, — заметил Тангейзер, — ты и сам приготовишь.
Он еще раз посмотрел в сторону бадьи с хлебом и вином и увидел Карлу. Она стояла на коленях, закрыв лицо руками, но это была точно она. Вроде бы не ранена. Во всяком случае, он очень надеялся. Тангейзер поспешно подошел к ней и опустился рядом на корточки.
— Карла?
Она уронила руки и посмотрела на него. Лицо у нее было испачкано грязью. Взгляд ясный. Руки ободраны веревками. Тангейзер кивком указал на бадью.
— Так, значит, это у вас семейное занятие, — произнес он.
Карла поглядела на бадью озадаченно, и его острота пропала даром, не оцененная. Слезы навернулись ей на глаза. Она сказала:
— Вы живы.
— У меня осталось слишком много невыполненных обязательств.
Слезы хлынули у нее из глаз, она обхватила его руками за шею. Острая боль пронзила ему колено, и он ухватился за бадью, чтобы не свалиться. Тангейзер стиснул зубы и поднялся на ноги вместе с ней, повисшей у него на шее. Он погладил ее по спине, чтобы утешить. Ее живая плоть с таким восторгом отозвалась на его прикосновение, что он сам едва не заплакал.
— Ну хватит, хватит, — сказал он, приходя в замешательство. — Всех нас вымотал сегодняшний день.
Карла еще несколько раз всхлипнула, Тангейзер ждал. Он мотнул головой Борсу, и тот удалился на почтительное расстояние. Карла сумела взять себя в руки и вытерла слезы, размазывая грязь по щекам. Тангейзер вынул красный шелковый шарф из-за щитка своего мориона. Он выжал из шарфа пот и вытер ей лицо. Карла никак не протестовала.
— Вижу, вы не послушались моего совета, — сказал он. — Собственно, как я и ожидал. Это вы помогали раненым подняться на стену?
Она кивнула.
— Почти все они мертвы.
— Значит, все мы в долгу перед ними, и тем меньше стоит печалиться. А где Ампаро?
— Когда я видела ее в последний раз, она направлялась к конюшням навестить Бурака.
— Мне что, нужно заковать вас в кандалы, чтобы вы не разбегались?
Карла выдавила неуверенную улыбку.
— Я схожу за ней, — сказал Тангейзер. — А вы с Борсом пока возвращайтесь в оберж. Впереди нас ждет трудная дорога, вам необходимо набраться сил.
— Так, значит, мы все-таки уходим этой ночью?
Он ответил, усмехнувшись:
— Наденьте по такому случаю ваше красное платье.
Она заморгала и посмотрела на него так, словно он предложил ей пойти голой, что было недалеко от истины. Чтобы смягчить впечатление от своей эксцентричной просьбы, он прибавил:
— И плащ, чтобы защититься от ночной прохлады, и еще какие-нибудь крепкие туфли, если у вас они есть. — Он взял ее за руку и повел в город. — Может быть, я и недостоин обетовании Христа, зато то, что я обещал вам и вашему сыну, я твердо намерен исполнить.
Восточный отрезок стены, выходящий на залив Калькара, был самым укрепленным участком из всей фортификации, а гарнизон был настолько измучен за прошедший день, что путь к свободе лежал перед ними, никем не охраняемый. Блокгауз был пуст, ни одного часового. Заступив на пост на бастионе Англии над воротами, а затем покинув его, они обеспечили себе открытую дорогу к холмам. Миновала полночь — они задержались немногим дольше, чем планировал Тангейзер, — женщины поспали пару часов, восстанавливая силы, а он сам воспользовался моментом и побеседовал с Ла Валлеттом о дальнейших возможных действиях врага, сведя, таким образом, к минимуму вероятность, что его вызовут к великому магистру под утро. Борс вошел под арку надвратной башни с воротом в руках и приподнял железную опускную решетку.
Сложнее всего оказалось уговорить Ампаро оставить Бурака. Тангейзер заверил ее, что ни одно живое существо не находится в большей безопасности. Его очевидная красота и монгольская кровь не позволят ни одному человеку в здравом рассудке обидеть его, в особенности туркам, для которых он будет дороже любого человека, христианина или мусульманина. После нескольких последних слезных истерик он вывел Ампаро из конюшни и повел в оберж. Она не проявила ни малейшего сочувствия к его собственному плачевному состоянию, но он уже успел понять, что женская нежность — явление избирательное, если не сказать беспорядочное.
И вот теперь они пробрались под поднятой решеткой в надвратную башню, после чего Борс убрал ворот, ставя решетку на место, Тангейзер подпирал решетку своим ружьем, пока пролезал Борс. Когда он убрал ружье, раздался грохот зубчатых колес и падающих противовесов, заточенные прутья решетки ударили по камню. Звук показался им громким, но он не мог разнестись далеко. Все они переглянулись: теперь пути назад для них не было.
— Alea jacta est,[113] — шепотом произнес Борс.
То, что Борс вдруг блеснул знанием классического языка, встревожило Карлу. В свете факелов она казалась изможденной, но все-таки ей доставало сил держать свои страхи в узде. Тангейзер ободряюще кивнул ей. Ампаро, примирившаяся с судьбой Бурака, вела себя так, словно ее вывели на воскресную прогулку. Тангейзер поднял факел, который был им нужен, чтобы разобраться с запорами боковой калитки, и горящие частицы нефтяного спирта и смолы посыпались на каменные плиты. Широкий коридор осветился до кровавого угла, где врагов можно было уничтожать через опасную дыру в потолке. Тангейзер повел их дальше.
Несмотря на все перипетии кровопролития, какие ему довелось пережить за время службы, в том числе и кровавые ужасы этого долгого дня, Тангейзер не помнил, чтобы его сердце билось раньше, как барабан. Он удивлялся, что остальные не слышат его стука. Он никак не мог назвать разумной причины, какая могла вызвать такое сердцебиение, и это все сильнее выводило его из себя. Тангейзер поглядел на Борса, выяснить, сработало ли и его шестое чувство, но тот казался совершенно безмятежным. Когда они проходили под опасной дырой в потолке, Тангейзер невольно начал принюхиваться, не пахнет ли маслом или греческим огнем, запальными фитилями или людьми, но коридор над ними оказался совершенно пустым, и сердце стало колотиться потише. Шли они налегке — не считая фляг с водой и сумок за спиной у Борса, которые были набиты опиумом и таким количеством драгоценных камней, что ими можно было бы заплатить выкуп хоть за императорского сына. Карла, уступив просьбе Тангейзера, несла в узелке красное платье — во всяком случае, так она сама сказала ему. Матиас, как никто другой, был настроен прихватить с собой виолу да гамба и с большой неохотой был вынужден оставить ее. Они дошли до конца коридора. Перед ними поднимались Калькаракские ворота.
Тангейзер держал факел, помогая Борсу разобраться с многочисленными засовами и запорами, удерживавшими калитку. Они уже расправились с половиной, когда Тангейзер схватил Борса за плечо, останавливая его, и прислушался к тому, что происходит в проходе за ними. Петли опускной решетки были отлично смазаны, они сами смазали их этим вечером, но сомнений не было — он услышал легкий скрип, когда решетку потянули, открывая.
