– Что ты, Эрик! Как я могу над тобой смеяться?
Разве он мог что-нибудь сказать ей или хотя бы спросить? Если у нее есть какое-то чувство к Хьюго, она никогда ему не признается в этом, так же как и он не признался бы в своих отношениях с Мэри. И что толку выслушивать ее опровержения, когда он заранее им не верил? Но тут же Эрик быстро овладел собой и обругал себя идиотом. Ведь это же Сабина, его Сабина, которую он знает больше пятнадцати лет!
– Я сам еще не решил, чего я хочу, – сказал он. – На всякий случай позвоню Хольцеру и попрошу, чтоб он меня принял. Поговорю с ним; может, тогда все станет яснее.
Он вызвал по телефону Вашингтон, и почти сейчас же его соединили с приемной сенатора. Хольцер куда-то вышел, но его секретарша, по-видимому, была в курсе всех дел. Она стала еще любезнее, когда Эрик назвал свое имя, и сообщила, что сенатор будет рад повидаться с ним, как только мистер Горин приедет в Вашингтон. Эрик сказал, что собирается приехать на этой неделе. Голос секретарши стал глуше – она отвела телефонную трубку в сторону, чтобы заглянуть в календарь. Завтра и послезавтра мистер Хольцер занят; тогда в четверг, в одиннадцать часов; и не будет ли мистер Горин так любезен дать ей свой нью-йоркский номер телефона, на всякий случай.
Эрик повесил трубку. Ему стало как-то легче. Секретарша была так мила и любезна; он представил себе ее у окна, за которым виднеется купол Капитолия и памятник Линкольну с флагом, реющим в ярко-голубом, как на открытках, небе. Нет, ему решительно стало легче.
Сабина, войдя в переднюю, застала его сидящим у телефона.
– Ты будешь звонить? – спросила она.
– Уже позвонил. Меня просят приехать в четверг утром.
– Как быстро! – засмеялась Сабина.
– Я разговаривал с секретаршей. По-видимому, ей все обо мне известно. – Он невольно улыбнулся, все это было для него загадкой. – Ей-богу, я ничего не понимаю.
– Когда ты едешь?
– Думаю, прямо после похорон. У меня остается два дня впереди. Я осмотрюсь, расспрошу знакомых – может, кто-нибудь сумеет объяснить мне, в чем тут дело. – Он взял сигарету, которую она держала в пальцах. От одного прикосновения к жене все дурные мысли сразу показались ему вздорными и невероятными. – Хочешь поехать со мной?
– А как быть с Джоди?
– Мне хочется, чтобы ты поехала, – сказал Эрик. – Мы с тобой давно никуда не ездили вместе. Джоди отлично может остаться на несколько дней с мамой. Если ты не сможешь ехать сегодня, приезжай завтра, я тебя встречу.
Она поцеловала его в лоб.
– С удовольствием поеду!
Он ощутил мягкую теплоту ее губ и грустно улыбнулся. Лучше бы ему никогда не видеть этого проклятого письма. Зачем только она его сохранила! Эрик старался не думать о том, как он встретится с Хьюго, и все-таки в нем снова зашевелилось враждебное чувство. Если б Хьюго умер, все это не имело бы такого значения. Он дернул головой, чтобы отогнать запах холодной земли, внезапно проникший в его ноздри. К его удивлению, Сабина ответила на это резкое движение поцелуем, но и это его царапнуло по нервам, потому что он не знал, любовь ли руководила ею или терпеливая снисходительность. Для него ни в чем уже не было спасения. Где-то в глубине души у него метался тоскливый страх.
6
После отпевания Эрик прямо из церкви поехал на Пенсильванский вокзал и поспел к вашингтонскому поезду, отходившему в час тридцать. Отыскав в вагоне свободное место, он сел, и тотчас же его охватила вялость и апатия, словно бурные переживания последних дней довели его наконец до полного изнеможения. Но он сознавал, что внешнее спокойствие – лишь тоненькая застывшая корка на расплавленной массе. Ему о стольком надо было подумать, что он решил не думать ни о чем. Ему хотелось, чтобы в его жизни было все просто и ясно. Это острое, настойчивое желание все время не давало ему покоя. Только через час он вспомнил, что с утра ничего не ел, но у него не хватало сил подняться с места. Поезд уже отошел от Филадельфии и мчался к Балтимору, когда Эрик наконец очутился в вагоне-ресторане за одним столиком с какой-то изящной блондинкой. Эрику давно уже не приходилось видеть таких элегантных дам. Она принадлежала к типу женщин без возраста. Но Эрик определил, что ей лет сорок. Через минуту он узнал ее: это была Лили Питерс. Он так удивился, что мгновенно вышел из своего оцепенения, искренне обрадовавшись этой встрече и тому, что может провести время в обществе такой хорошенькой женщины.
Вокруг голубых глаз Лили залегли тоненькие морщинки, но это только придавало ее лицу более осмысленное и серьезное выражение. Когда Эрику был двадцать один год, а ей двадцать пять, она казалась ему недоступно прекрасной и совсем зрелой женщиной – существом какой-то другой, высшей породы. Сейчас он уже почти не чувствовал разницы в их возрасте. Он поздоровался и назвал себя. Лили озадаченно посмотрела на него, потом улыбнулась.
– О, конечно, я вас помню. Тони часто говорит о вас, доктор Горин, – сказала она наконец.
И тут же принялась непринужденно болтать; в ее звонком голосе звучали такие ласковые нотки, что Эрик невольно развеселился – ему нравилось это приветливое щебетанье. Лили говорила с ним так, словно не сомневалась в его чуткости и готова была доверчиво раскрыть ему все свои маленькие тайны. Но когда официант принес заново наполненную сахарницу, она поблагодарила его точно таким же тоном, словно и в нем видела славного человека, на которого она вполне может положиться. Очевидно, так она разговаривала со всеми. Вскоре Эрик почувствовал в этом неугомонном лепете легкий внутренний смешок, как будто Лили про себя наслаждалась такой удачной пародией на светский шик.
После завтрака Эрик проводил Лили в ее купе. Он радовался неожиданному развлечению, и ему даже показалось, что она ему страшно нравится.
– Не могу выразить, как я рад, что встретил вас, – сказал он. – Давно уже мне не было так весело. Этого больше чем достаточно, чтобы в вас влюбиться.
– Тогда веселитесь, сколько душе угодно. Если не считать одного дня в Нью-Йорке, я в последнее время только и делаю, что смотрю в окно вагона. Я как в тюрьме. Не благодарите меня, я сама вам страшно благодарна.
