Завтра его не интересовало, ему хотелось знать, о чем она думает сегодня.
– Я скучал без тебя в поезде, – продолжал он. – Я проклинал эту поездку, хотя она оказалась похожа на экскурсию в прошлое. Я встретил Лили Питерс, и она пригласила меня обедать к Тони Хэвиленду. Надо думать, что между ними уже все решено. А потом, – голос его стал глуше, – на перроне я видел Арни О'Хэйра.
Сабина воспринимала его слова, как обычную болтовню, не чувствуя его настойчивой мольбы. Почему она не скажет, что она тоже скучает, что она любит его?
– Ты звонил Хьюго? – спросила она.
Второй раз за сегодняшний день она напоминала ему о Хьюго. Неужели в Вашингтоне для нее никого не существует, кроме Фабермахера! Как она могла так неосторожно выдать свои сокровенные мысли?
– Хьюго? – Эрик на секунду умолк. – Нет еще. Но не беспокойся, я обязательно позвоню. До свиданья.
Эрик вышел из отеля и быстро зашагал по улице, раскаиваясь, что вздумал звонить Сабине. Слабый голос здравого смысла подсказывал ему, что он не имеет никакого права сердиться на нее за нечуткость – как она могла догадаться, что его гложет, если он ей об этом не сказал? И хуже всего, что он не мог ей в этом признаться, он стыдился своей подозрительности, которая могла уронить его в ее глазах, и вместе с тем боялся узнать такую правду, которая, быть может, окажется страшнее всех его подозрений. И еще одна мысль угнетала Эрика. Пятнадцать лет назад он не задумываясь высказал бы Сабине все, что было у него на душе, и не обиделся бы, даже если бы она его высмеяла. А теперь, когда, казалось бы, он должен быть уверен в ней гораздо больше, чем прежде, он не решался быть откровенным. Что случилось? – размышлял он. Неужели за последние годы их пути совсем разошлись? Для чего же все это время он работал, как вол, для чего он примчался сюда в поисках работы? Только для того, чтобы выручить Хьюго?
Эрик сердитыми шагами вошел в бар, совершенно не замечая атмосферы довольства и веселого оживления, царившей в зале. Он остановился у входа и огляделся. Подошедший метрдотель подвел его к столику.
Эрик вспомнил, что прошлой осенью, когда он выступал на заседании комитета законодательных предположений при комиссии по атомной энергии, Хольцер в числе прочих сидел в президиуме, но Эрик не знал его в лицо. Тем не менее Хольцер, поднявшись с мягкого кресла ему навстречу, приветствовал его такой любезной улыбкой, будто они добрые знакомые.
– Доктор Горин! Спасибо, что пришли, хоть я и не имел времени уведомить вас заранее. Присаживайтесь. Что вы пьете? Виски?
Эрик заказал мартини, но потом передумал и попросил вермут с содой. Сенатор улыбнулся. Эрика, который всегда представлял себе государственных мужей глубокими старцами, поразила молодость сенатора.
– Почему же не мартини? – засмеялся Хольцер. – Надеюсь, я вас не смущаю?
– Нет, не в том дело, – сказал Эрик. – Знаете ли, я еще никогда в жизни не видел так близко сенатора, и мне будет ужасно обидно, если вы начнете расплываться у меня в глазах.
Хольцер снова непринужденно рассмеялся; чувствовалось, что всякая натянутость ему чужда и он предпочитает беседовать запросто. Он подождал, пока Эрику подали вермут, затем приступил к разговору.
– Доктор Горин, мне думается, что вам меньше чем кому-либо следует объяснять серьезность проблемы, стоящей перед нашей комиссией. Вы, безусловно, и сами считаете ее чрезвычайно важной, иначе бы вы не приехали сюда прошлой осенью, чтобы выступить на нашем заседании. Мы с тех пор все время заседаем, и чем глубже мы изучаем эту проблему, тем сложнее она нам кажется. Мы с радостью принимаем любую помощь, а ваш совет был бы для нас особенно интересен. Осенью вы произвели на нас прекрасное впечатление. Нам показалось, что вы и ваши коллеги настроены несколько враждебно, но, надеюсь, вы понимаете, что мы только ищем пути к тому, чтобы использовать для всеобщего блага эту новую силу, которую вы, ученые, открыли и передали на наше попечение. Однако, повторяю, это не так-то легко. – Он засмеялся. – Сами посудите, ведь научная разработка этой проблемы заняла у вас четыре года. Нельзя же требовать, чтобы мы справились с ней за один вечер.
– Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы находитесь в затруднительном положении, – ответил Эрик, в свою очередь, непринужденно улыбнувшись Хольцеру. – Но ведь осенью я и многие другие предупреждали вас об этом. Конечно, все это очень трудно, тем более что вы, по-видимому, решили избрать самый неправильный путь.
Хольцер не смутился.
– Вот это мы и хотели услышать! Почему вы считаете этот путь неправильным?
– Да ведь вам уже говорили, – ответил Эрик самым любезным тоном. – Вы слышали все это осенью. И тем не менее вопрос о заключении международного соглашения по атомной энергии вы предоставили решать Объединенным Нациям, а ведь вас предупреждали, что сейчас ничего хуже нельзя придумать. Вы отлично знаете, что не придете ни к какому соглашению без предварительного совещания представителей четырех держав. И напрасно вы стараетесь сделать вид, будто речь идет об атомной энергии вообще, ведь мы же требуем решения вопроса о производстве атомной бомбы. Вместо того чтобы начать с разработки международного соглашения о расширении работ по использованию атомной энергии в мирных целях, вы довели до сведения всех стран, что у вас есть свои особые планы, а они могут либо следовать вашему примеру, либо поступать, как им угодно. Если вы руководствовались целью расколоть мир, то можно считать, что вы своего достигли. Если же вы действительно заинтересованы в соглашении, то сколько вас ни предупреждали, вы сделали все, чтобы добиться обратных результатов.
Сенатор жестом выразил свое неодобрение.
– По-моему, события, происшедшие с тех пор, уже доказали, насколько утопичны эти ваши идеи, – мягко сказал он.
– Вовсе нет, – возразил Эрик. – Наоборот, события только подтверждают нашу правоту. Совершенно ясно, что если мы займемся производством атомной бомбы и будем пользоваться ею в качестве прямой или скрытой угрозы, то другие государства либо испугаются, либо рассердятся, а может, и то и другое. Послушайте, сенатор, мы стали работать над атомной энергией потому, что боялись, как бы нас не опередили немцы. Мы были так напуганы, что не пожалели на эту работу трех миллиардов долларов. Мы обезумели от страха при одной мысли о такой возможности. Теперь мы поставили мир перед фактом существования атомной бомбы. Представляете, как страшно теперь должно быть им! И если мы истратили три миллиарда, насколько больше готовы истратить они? А если даже у них на это нет денег, то они примут
