– Не меня, а Горина, – сказал Траскер. – Между прочим, – продолжал он, немного помолчав, – вы правы, Фабермахер. Эксперимент в самом деле может оказаться чрезвычайно интересным. – Он обернулся к Эрику. – Как вы думаете, не съездить ли вам в Чикаго, чтобы посоветоваться с ней.
Эрику безумно хотелось повидаться с Мэри. Не будь задуманного ею опыта, он все равно уцепился бы за любой предлог, чтобы поехать в Чикаго, лишь бы этот предлог не уронил его в собственных глазах.
А что если, подумал он, Мэри рассчитывает этим привлечь его к себе? С минуту он наслаждался этой лестной для себя мыслью, но затем здравый смысл все-таки взял верх. Мэри, очевидно, твердо уверена, что они с Траскером могут осуществить ее проект, только поэтому она и прислала его. Нет, он просто дурак: как можно подозревать Мэри в подобных намерениях!
Фабермахер и Траскер ожидали ответа.
– Надо подумать, – сказал Эрик. – Не знаю, смогу ли я бросить все и уехать.
– Почему же нет, – ответил Фабермахер. – Сколько времени займет поездка в Чикаго? Всего несколько часов. Я еду туда в пятницу, во второй половине дня. Давайте поедем вместе.
Эрик поглядел на него. Сабина говорила ему, что Фабермахер собирается ехать к Эдне, чтобы окончательно порвать с нею. Эрик почувствовал, что рядом с ним он сумеет держать себя в руках, и согласился ехать в Чикаго.
2
Они сняли один номер на двоих в отеле «Моррисон», так как это был единственный отель, знакомый Эрику. Проходя через вестибюль, он чувствовал себя постоянным клиентом. День подходил к концу, он условился с Мэри встретиться только завтра утром, но долгий вечер в чужом городе обещал неведомые радости, и Эрику казалось, будто где-то на отдаленных улицах шумит веселая праздничная толпа, которая с пением и факелами приближается к стенам отеля, и стоит только выйти наружу, чтобы тотчас же окунуться в это кипучее веселье.
Фабермахер позвонил Эдне по телефону и сообщил, где он остановился. После этого разговор стал односторонним и целиком сосредоточился на другом конце провода, а Фабермахер, с мучительно искаженным лицом, тщетно пытался перебить свою собеседницу. Наконец он сказал:
– Ну хорошо, если ты считаешь, что это твой долг, – приезжай! – и со злостью бросил трубку.
Через четверть часа, едва Эрик успел умыться, дверь шумно распахнулась, и в комнату твердым шагом вошла молодая женщина. На ней был костюм из плотной пушистой шерсти – ни на одной женщине в Кемберленде Эрик не видел таких простых, но дорогих вещей. На лице ее было такое выражение, словно она давно уже сдерживала слезы раздражения и гнева. Захлопнув за собой дверь, она сразу же обратилась к Фабермахеру:
– Ну, Хьюго, что еще за глупость ты придумал на этот раз?
– Это не глупость, – твердо возразил Фабермахер. От сдержанной злобы, сквозившей в их голосах, комната сразу показалась тесной. Видимо, это было застарелое чувство и, может быть, единственное, которое они оба разделяли. – Я не могу бросить университет!
Быстрый взгляд, который он метнул на Эрика, заставил Эдну обернуться. Она на секунду растерялась.
– Ты ведь помнишь Эрика Горина? – сказал Фабермахер, понизив тон и как бы устанавливая временное перемирие.
Эдна неожиданно улыбнулась и от этого снова стала совсем юной. Она стянула с головы берет и рассеянным жестом взбила рыжие кудри.
Затем она села на кровать, куда швырнула берет, и наступила неловкая пауза. Эдна исподлобья взглянула на Фабермахера, и Эрик заметил перемену в выражении ее лица. Ему стало неловко, потому что желание ее было так же настойчиво, как и ее голос. Оно струилось из ее глаз, словно Эрика тут и не существовало; только горькое озлобление против Фабермахера и сдерживало это желание. В этой комнате уже не было места третьему. Эрик почему-то почувствовал себя уязвленным. Он взял шляпу и направился к двери.
– Не знаю, как вы, а я умираю от голода, – сказал он. – Пойду поем.
– Подождите меня, – сказал ему вслед Фабермахер. Это звучало, как приказание. – Подождите в вестибюле. Всего несколько минут.
Эрик невольно оглянулся на Эдну; она не двинулась с места. Она не сводила с Фабермахера напряженного, пристального взгляда. Эрик понял, что она с нетерпением дожидается его ухода.
Эрик подошел к лифту. У него было такое ощущение, словно его с ног до головы опутало что-то липкое, и ему хотелось хорошенько отряхнуться. Кабина остановилась, он вошел в нее, не обратив внимания на откровенно любопытный взгляд, которым окинул его высокий, хорошо одетый человек. Из-под полей шляпы у него выбивались жесткие рыжие волосы, а когда он улыбался, рот его кривился, и на лице появлялась грустная гримаса, напоминавшая маску клоуна.
– Ну, Эрик, – спокойно сказал он, – сколько же нужно ждать, пока ты поздороваешься?
Эрик поднял глаза и мгновенно перенесся на семь лет назад, к тем временам, когда он только начинал работать в Колумбийском университете, – это был тот самый аспирант, с которым он подружился еще до знакомства с Сабиной.
– Максуэл! Боже мой, Томми Максуэл! – воскликнул Эрик. – У тебя такой роскошный вид, что я тебя не узнал!
Они пожали друг другу руки, потом Эрик, не выпуская руки Максуэла, немного отступил назад, любуясь его элегантным видом. Теперь Максуэл уже не казался нескладным верзилой, он выглядел солидным преуспевающим дельцом.
– Рядом с тобой я чувствую себя жалким воробьем, – сказал Эрик. Они вышли из лифта и остановились в вестибюле. – В чем дело? Ты бросил работу в университете?
Максуэл засмеялся.
