университетской публике.
– И она теперь вам кажется серенькой? – спокойно спросил Эрик.
– А разве мы не такие? Разве я не была похожа на мышь?
– А теперь на что вы похожи?
– Вы пытаетесь наказать меня, Эрик? – серьезно спросила она.
– Да, вы правы, – признался он и вздохнул. – Но что толку? Пойдемте, и вы расскажете мне о вашей стипендии.
Пока Мэри неторопливо надевала шляпу и перчатки, Эрик думал, что она совсем непохожа на женщину-физика. Его охватила бешеная ревность. Они молча дошли до кафетерия.
– Стипендию мне дали для работы по нейтронам, – сказала она. – Кроме опыта, который собираетесь ставить вы с Траскером, у меня идут еще три опыта – в Массачусетском технологическом институте, в Гарварде и в университете Дьюка.
Эрик быстро обернулся к ней.
– Что это за опыты?
Когда она сказала, он покачал головой с ироническим восхищением.
– Плохой вы делец! Вам надо составить программу исследовательской работы в общегосударственном масштабе. Мы будем работать, а вы будете собирать результаты и писать статьи!
Она поняла, что, несмотря на его тон, это не шутка, и взгляд ее стал еще более сочувственным.
– Но ведь все так работают. Вы же знаете это.
– Разумеется. Забудьте об этом, Мэри. – Он взглянул ей в глаза. – Я просто ревную. Я ревную к этому адвокату. Я ревную ко всем физикам, с которыми вы имеете дело. И, ради Бога, не говорите мне, что я не имею на это права. Никто лучше меня этого не знает, но, черт возьми, я все-таки ревную!
– Эрик, не нужно мучиться! – Она положила руку на его локоть. – Прошу вас!
– Вы не хотите, чтобы я мучился? – бесстрастно спросил он.
– Не хочу.
– Так докажите это.
Он сказал это резко, без всякой мольбы в голосе. Он сказал это, чтобы наказать Мэри за сострадание в ее взгляде. Он сказал это потому, что ему действительно этого хотелось.
Мэри поглядела на него очень пристально, и вдруг сердце его заколотилось, ибо он не знал, как быть, если она согласится. Она пытливо смотрела ему в глаза, и лицо ее стало суровым. И тут он ее возненавидел за то, что выдал себя, предал Сабину, и все понапрасну.
– Еще никто не говорил со мной об этом так прямо, – сказала она.
– Цветы я пришлю потом.
Она отвела взгляд.
– Мэри, – ласково сказал он, и от его тона у нее на глазах выступили слезы. Она снова положила ладонь ему на руку. – Ах, Мэри!
– Нет, – сказала она. – Ни за что.
– Потому что вы сами переменились или из-за этого человека?
– Не все ли равно?
– Не знаю, но я хочу, чтобы вы ответили.
Она опять замолчала, а он думал только о ее лице, о звуке ее голоса, о том, что им одинаково больно и что в один миг все может перевернуться.
– Ответ один: нет и нет, – решительно сказала она.
– И больше ничего?
– Ничего. Кончайте завтракать и пойдем работать.
Эрик поднял глаза и очень внимательно взглянул на нее.
– И вы можете работать после этого? – спросил он.
– Да. – В голосе ее прозвучал вызов, и ему стало больно.
– Ладно, – сказал он, решив принять этот вызов. – Если вы можете, то я и подавно.
– Нет, Эрик, я говорю всерьез.
Досада вдруг исчезла, и Эрик через силу улыбнулся, преодолевая овладевшую им грусть.
– Я знаю. А мне больше ничего и не остается, кроме работы.
4
В воскресенье под вечер Эрик и Фабермахер в полном молчании возвращались в Арджайл. Каждый был погружен в свои думы. Накануне Эрик снова провел вечер с Максуэлом, потому что Фабермахер куда-то ушел с Эдной. Сейчас Эрика угнетало сознание, что за эти два дня ровно ничего не произошло, что он уезжает с тем же, с чем и приехал. Сидя в тихом, мерно раскачивающемся вагоне, он мысленно оглядывался на свою поездку, и у него было такое ощущение, словно он потратил уйму энергии и все
