сходить в магазин за продуктами, у него начинался приступ страха, который перерастал в истерику, если я не успокаивал его, уверяя, что вернусь по прошествии нескольких минут. Только когда Крейс засыпал, я получал возможность заниматься своими делами и делать записи в своем блокноте.
В тот вечер, после того, как я дал ему снотворное, он лег спать. Спустя два часа я вдруг услышал бессвязные, неразборчивые крики, доносившиеся из его комнаты. Может, вернулся бывший помощник Крейса? Я сунул блокнот под подушку и, как был в трусах и майке, выскочил в коридор и помчался в портего. Там я включил свет, озаривший каждый уголок холла, но никого не увидел. Из спальни Крейса по-прежнему доносились испуганные животные вопли. Я тихо постучал в его комнату; поскольку ответа не последовало, а жуткие стенания продолжали эхом разноситься по всему коридору, я открыл дверь и вошел. В спальне было темно. Крейс метался на кровати, дрыгал ногами и руками, сражаясь с бархатными занавесями. Было ясно, что ему снится кошмар.
– Гордон, Гордон, проснитесь, – сказал я, входя в альков.
Я раздвинул темно-красные занавеси и включил ночник. Но кошмар по-прежнему его не отпускал.
– Гордон. – Я тронул старика за костлявое плечо, скрытое под тканью хлопчатобумажной ночной сорочки. – Гордон.
Он выгнул спину. Его лицо тут же исказилось от боли, и он резко очнулся.
– Слава богу, – произнес Крейс, потирая глаза. – Мне снился ужасный сон.
Он сел в постели и посмотрел на меня – на его лице застыло ошеломленное, растерянное выражение.
– Надо ж, как меня проняло, – сказал он, содрогнувшись. – Жуткий сон, все происходило как наяву. Я пошел прогуляться – уже одно это наполняет меня страхом – и вдобавок, когда вернулся, увидел, что… что… вы мертвы.
Слезы застлали ему глаза, когда он стал заново переживать свой кошмар.
– Вы сидели на кухне за столом, повесив голову на грудь. Сначала я подумал, что вы спите. Подошел к вам, попытался разбудить. Вы не шевелились. И были холодны. Я ничего не понимал, стал трясти вас, вы не реагировали.
– Это и впрямь ужасно, но это всего лишь сон, – сказал я, пытаясь успокоить его. – Я здесь, с вами, живой и невредимый.
Он взял мою руку, стал потирать ее своей холодной влажной ладонью.
– Да, да, вы здесь. Вы ведь никогда не оставите меня, да? Мой Крис, ты никогда не покинешь меня. Ничто не разлучит нас теперь.
Он подался вперед, его руки будто сами собой обняли меня за шею. Я почувствовал, как его палец поглаживает мой затылок, спускается вниз к моей лопатке. Свою вторую ладонь он положил на мое плечо, помассировал его, потом переместил на мою ногу.
– Гордон, – ласково сказал я. – Я не Крис, я Адам.
Крейс вновь начал шептать имя Криса. Я почувствовал, как его язык касается моего уха.
– Гордон, – более сурово произнес я. – Проснитесь! Это Адам.
Когда его пальцы попытались проникнуть между моих бедер, я взял его за плечи и оттолкнул от себя.
– Прекратите, Гордон. Прекратите!
Крейс пару раз моргнул, словно пробуждаясь ото сна, потом, сообразив, что он наделал, закрыл лицо руками. Пальцы у него были длинные, как у людей, изображенных на картинах XV века.
– Адам, простите ли вы меня когда-нибудь? Я вел себя, как осел.
– Не волнуйтесь, – произнес я ровным тоном. – Вам снился кошмар.
– Да, это был ужасный, страшный сон. Даже не знаю, как вымолить у вас прощение. Боже, вы теперь меня ненавидите, думаете, что я грязный мерзкий старикашка.
– Ничего такого я не думаю. Пожалуйста, Гордон, вы только не волнуйтесь…
– Надеюсь, я не отвратил вас от себя? – спросил он, теребя в руках край своей ночной сорочки. – Я пойму, если вы решите уйти. С моей стороны это было абсолютно непростительное поведение. Непозволительное.
– В самом деле, Гордон. Давайте забудем о том, что произошло.
– Все, я теперь не усну, – сказал он, кусая ногти. – Вы не принесете мне еще две таблетки, прошу вас?
– А нужно ли? Ведь две вы уже приняли.
– Нужно. Иначе я глаз не сомкну, буду изводить себя, вновь и вновь вспоминая, как все это было.
– Что ж, если вы настаиваете.
– Да, настаиваю.
Я принес снотворное и воды. Крейс положил таблетки в рот, повернулся ко мне и, глядя на меня с любовью, поблагодарил.
– Теперь я буду спать, как убитый. – Он откинулся на подушку.
Я оставил его и вернулся в свою комнату. Где-то вдалеке гремел гром.
Я вернулся в свою комнату, но заснуть не мог. Все еще ощущал обжигающее прикосновение пальцев Крейса на своей шее и на ногах, чувствовал, как они ползут по моим бедрам. Страх того, что могло произойти, выбил меня из колеи. В голове моей теснились тысячи изощренных сценариев, один ужаснее другого. Я понял, что дальше так продолжаться не может, и решил, что завтра же сообщу Крейсу все, что мне известно. Выдвину ультиматум, предложу сделать выбор: сотрудничество либо разоблачение. Конечно, нужно быть готовым к неприятным сюрпризам, но это лучше, чем неизвестность. По крайней мере, так у меня появится хоть какая-то определенность. Я сам буду диктовать условия.
За окном сверкала молния, раскалывая ночное небо. С каждым ударом грома во мне нарастало возбуждение, словно гроза каким-то образом была связана с моей центральной нервной системой. Перед тем как попытаться заснуть, я убрал свой блокнот в тайник под полом у моего стола, но потом у меня возникло неодолимое желание просмотреть записи. Все так же в майке и трусах, я встал с постели и прошел в другой конец комнаты. Из ящика стола достал стамеску, спрятанную под стопкой старых газет, и с ее помощью поднял половицу. Под ней лежал мой литературный клад – материалы, которые, как я надеялся, принесут мне славу, а может, даже и состояние. Я стер слой пыли с пакета, развернул его и стал листать блокнот, сам поражаясь тому, как много я написал о Крейсе на основе ежедневного общения с ним. Я проделал огромную работу. Но, вновь перечитав предсмертную записку Криса, я вспомнил, что мне не хватает еще одного документа – рукописи романа «Учитель музыки». Если бы мне удалось найти ее, у меня в руках оказался бы самый главный козырь. Будь у меня эта неопубликованная рукопись, я без труда загнал бы Крейса в угол.
Я вспомнил его слова, сказанные мне перед тем, как я покинул его спальню, – что он будет спать как убитый. Грех не воспользоваться такой возможностью. Я быстро запихал все материалы и блокнот в пакеты и сунул сверток под пол. Положил стамеску в ящик стола, под газеты, и взял ручку с фонариком. На улице гремел гром, сотрясая палаццо до самого фундамента; в окно хлестал дождь. Если Крейс сумел заснуть в такую свирепую непогоду, значит, он и впрямь спит как убитый.
Я открыл дверь, по темному коридору прошел в портего. У входа в тот коридор, что вел в покои Крейса, я остановился, потом еще раз – у его спальни, прислушался. Из-за двери не доносилось ни звука. Я открыл дверь в его спальню и ступил на терраццио. Прежде чем начать поиски, нужно было убедиться, что Крейс крепко спит, поэтому я прошел в альков, где стояла его кровать, и кашлянул – сначала тихо, потом громче. Из-за бархатных занавесей слышалось дыхание, иногда нарушаемое гортанным всхрапом. Я заглянул за полог. Крейс лежал, подтянув колени к груди. Его рот был открыт, в уголках губ пузырилась слюна. Хоть веки его и были опущены, глаза под ними продолжали быстро двигаться в разные стороны – а это вернейший признак, что он пребывает в глубоком сне. Я задвинул полог. Пусть спит спокойно.
Я прошел через спальню к кабинету, открыл дверь. Ручкой-фонариком посветил в темноту. Его лучик выхватил из мрака чернильницу с черепашьей головой, потом другие предметы – редкие вещицы на выставочном стенде Крейса: керамическую бутыль в форме створчатой раковины, изящные вазы, миниатюры в бархатном обрамлении, мраморную плиту с изображением Муция Сцеволы, треугольную курильницу с крылатыми фигурками, медные подсвечники и чашу с изображением Ганимеда, которого похищает орел – олицетворение Зевса. Стены, обитые богатой красной тканью, казалось, были залиты
