Bulhao Pato — мидии в белом вине с чесноком и свежим кориандром, robalo grelhado — зажаренный на гриле морской окунь, выловленный у скал Кабу-да-Рока не ранее чем сегодня утром, borrego assado — разварная ягнятина из Алентежу, нежная, тающая во рту. Красное вино из Борбы. Кофе, крепкий, как поцелуй страстной мулатки. А в довершение всего — обжигающая желтым пламенем водка
Сеньор Родригеш отбыл к себе домой в Кашкайш на стадии агуарденте. Вскоре и Оливия с друзьями отправились в клуб в Кашкайше. На такси оттуда денег ей дал я.
Выпив дома еще две рюмки водки, я лег в постель и проглотил вдобавок две таблетки аспирина. Подушка приятно холодила мои безбородые щеки.
Проснулся я среди ночи секунд на десять; проснулся, чувствуя себя огромным и жестким, как центральная опора эстакады. Сны мои были разнообразны и причудливы, но в память врезался один: окутанный мраком скалистый пик, где-то совсем рядом обрыв, пропасть, откуда доносится рокот волн и долетают соленые брызги.
Примерно в это же время, всего в нескольких сотнях метрах от места, где я спал, на песок опустилось тело девушки. Глаза ее были широко раскрыты и обращены в ночное небо, кровь медленно стыла, а кожа была холодной и твердой, как у свежевыловленного тунца.
5
На мраморный пол грохнулись тарелки. Все новые и новые тарелки бились о мрамор пола. Я вплыл в реальность на фоне жуткого шума: что может быть кошмарнее, чем проснуться в шесть часов, в похмелье, от телефонного звонка! Я взял трубку. Благословенная тишина, слабый рокот волн в микрофоне какого-то далекого мобильника. Мой начальник, инжинейру Жайме Леал Нарсизу. Он поздоровался со мной, но я искал во рту хоть каплю влаги.
— Зе? — спросил он.
— Да, — выговорил я шепотом, как будто рядом со мной лежала спящая жена.
— А, значит, ты в порядке, — сказал он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Слушай, на взморье в Пасу-де-Аркуше найден труп девушки, и я хочу…
Слова эти, как катапульта, выбросили меня из кровати, трубка вывалилась из руте, и я пулей ринулся в холл. Смяв ковровую дорожку, распахнул дверь. Ее одежда валялась разбросанная на полу от самой постели — тупоносые туфли на высоких каблуках, шелковый черный топ, лиловая рубашка, черный лифчик, черная юбка-клеш. Оливия лежала в постели, уткнувшись в нее лицом, раскинув голые руки. Ее черные волосы, мягкие и шелковистые, как соболий мех, разметались по подушке.
Я пил воду в ванной, пока живот не стал плотным, словно полный бурдюк, потом схватил телефон и опять лег на кровать.
— Добрый день, сеньор инжинейру, — сказал я.
— Если б ты подождал две секунды, я бы успел сказать, что волосы у нее светлые.
— Я должен был проверить вечером, но… — Я замолчал. — Почему вы звоните мне в шесть утра по поводу найденного тела? Если вы посмотрите на список дежурств, вы увидите, что меня в нем нет.
— Дело в том, что ты находишься в двухстах метрах от места происшествия, в то время как Абилиу, который как раз и значится в списке, живет в Сейшале, который, как тебе известно… Было бы весьма…
— Но я не в том состоянии… Послушайте, я еще ничего не соображаю.
— А, ну да… Я и забыл. Как это было? Как ты себя чувствуешь?
— Лицо не горит.
— Ну и хорошо.
— А голова — словно оглушили.
— Говорят, сегодня до сорока градусов будет, — сказал он рассеянно.
— Где вы?
— С тобой по мобильнику разговариваю.
Ничего себе ответ!
— Есть хорошая новость, Зе, — быстро добавил он. — Я посылаю тебе кое-кого в помощь.
— Кто такой?
— Молодой парнишка. Очень смышленый. И проворный.
— Он чей-то сын?
— Не понял.
— Знаете, не в моих правилах вступать в конфликты.
— Линия барахлит, не слышно! — проорал он. — Послушай, он парнишка способный, но ему не хватает опыта, а больше никого…
— Означает ли это, что все другие от него отказались?
— Зовут его Карлуш Пинту, — сказал шеф, пропуская мое замечание мимо ушей. — Мне хочется, чтобы он поучился у тебя. Ведь у тебя особый стиль. Ты умеешь находить к людям подход. С тобой у них развязывается язык. Мне хочется, чтобы он посмотрел, как ты работаешь.
— Он знает, куда идти?
— Я велел ему встретиться с тобой в баре у коммуниста, который ты себе облюбовал.
— Он меня узнает?
— Я сказал ему, чтобы отыскал человека, только что сбрившего бороду, которая двадцать лет украшала его лицо. Забавное было испытание, верно?
Наконец-то я догадался. Как и Нарсизу. Как и все другие. Если бы даже я был легче перышка, все равно весы показали бы восемьдесят два килограмма. Сейчас нельзя доверять никому. Даже собственной дочери и своим родным. Даже криминальной полиции.
Я принял душ и вытерся перед зеркалом. Из него на меня глядели мои глаза на моем новом лице. Разменяв четвертый десяток, я сомневался, не слишком ли я стар, чтобы меняться. Но я изменился. Без бороды я выглядел лет на пять моложе.
Из окна ванной я видел, что солнечные лучи уже окрасили океан в лазоревый цвет. Рыбацкое одномачтовое суденышко рассекало океанскую гладь, и вдруг впервые за этот год у меня забрезжила надежда, охватило предчувствие, что этот день может действительно стать началом новой жизни.
Я надел рубашку с длинными рукавами (короткие — несолидно), светло-серый костюм и грубые черные башмаки. Выбрал галстук из тридцати, что сделала мне Оливия, — спокойный, не из тех, в которых впору щеголять на подиуме. Я доплелся до лестницы, чувствуя себя так, будто тащу рояль, и вышел из своего ветхого дома, в котором жил еще с родителями, и арендованного очень задешево. Оштукатуренная ограда облупилась, необрезанная бугенвиллея разрослась. Я решил, что не стоит ей препятствовать, пускай себе растет.
Уже из сада я оглянулся на выцветшее розовое строение с узкими, потерявшими первоначальную белизну рамами и подумал, что, если бы не необходимость исследовать исковерканные трупы, я, пожалуй, ощущал бы себя ушедшим на покой графом, испытывающим материальные затруднения.
Я нервничал, отчасти потому, что, знакомясь с новым человеком, чувствовал себя как бы обнаженным: из-за гладко выбритого лица.
Перечные деревья на углу шелестели листвой. Дальше за ними вечно бодрствующий Антониу — он признался мне однажды, что не спит с 1964 года, — спускал красный полотняный навес, на котором значилось одно его имя без какой-либо рекламы.
— Не ожидал увидеть тебя раньше полудня, — сказал он.
— Сам не ожидал, — сказал я, — но ты хоть узнал меня.
Вслед за ним я прошел в бар, и он включил кофемолку, жужжанье которой отозвалось во мне так, словно голову терли металлической мочалкой. Вчерашние снимки уже висели на стенде, и поначалу я себя не узнал: между толстяком и хорошенькой девушкой сидел какой-то молодой человек. Впрочем, Оливия тут
