рассмеялся бы. Все это смахивало на какое-то бредовое чародейство или черную магию. Но теперь он готов был поверить во что угодно, лишь бы и на следующее утро все остались в живых. Ради этого он был согласен на все.
— Дайте мне посмотреть это заклинание, — потребовал Кэмпфер, и глаза у него лихорадочно заблестели.
— Пожалуйста. — Куза вытащил из середины стопки книг пухлый том. — Вот сочинение «Де Вермис Мистериис» Людвига Принна. На латинском языке. — Он поднял глаза. — Вы читаете по-латыни, герр майор?
Кэмпфер не ответил, а лишь стиснул зубы.
— Очень жаль, — отреагировал старик. — Тогда я переведу для вас…
— Ты хочешь меня обмануть, еврей? — с тихой яростью спросил эсэсовец.
Но профессора не смутили его слова, и Ворманн еще раз восхитился его мужеством.
— Ответ находится здесь! — выкрикнул старик, указывая на книги, лежащие на столе. — Эта ночь уже доказала правоту моих слов. Я пока точно не знаю, что или кто обитает в этом замке, но через некоторое время — при условии, что мне позволят работать и не будут слишком часто отвлекать — я уверен, что смогу ответить на все интересующие вас вопросы. А теперь всего хорошего, господа!
Он поправил очки и придвинул книгу ближе к себе. Ворманн еле сдержал улыбку, наблюдая, как бесится в бессилии Кэмпфер, и, прежде чем тот успел совершить что-либо необдуманное, быстро заговорил сам:
— Я считаю, что сейчас лучше всего оставить профессора в покое и позволить ему заняться тем, для чего он, собственно, и был сюда привезен. Не так ли, господин майор?
Кэмпфер заложил руки за спину и молча вышел из комнаты. Перед уходом Ворманн бросил еще один взгляд на профессора и его дочь. Эти двое что-то явно скрывали. Либо это связано с самим замком и его создателем, либо — с таинственным убийцей, появляющимся здесь по ночам. Он не мог сказать точно. Хотя сейчас это не имело большого значения. Раз прошлой ночью ни один солдат не погиб, то пусть тешатся на Здоровье своими секретами. Он даже не был до конца уверен, что ему действительно хочется узнать, что именно они скрывают. Но если смерть снова войдет в эту крепость, тогда уж им придется дать полный отчет.
Как только дверь за капитаном закрылась, профессор Куза отложил книгу в сторону и начал медленно растирать свои пальцы один за другим.
По утрам он чувствовал себя хуже всего. В это время у него болело абсолютно все, и особенно руки. Каждый сустав вел себя, как ржавая петля на воротах давно покинутого дома. Пальцы хрустели и ныли при малейшем прикосновении или попытке согнуть их. Но болели не только руки. Все суставы пылали адским огнем. Когда утром он просыпался, поднимался с постели и пересаживался в кресло, навсегда ограничившее его свободу, это вызывало страшную, невыносимую боль, идущую одновременно от шеи, бедер, колен, запястий, плеч и локтей. Только ближе к полудню с помощью двух внушительных доз аспирина, а иногда — кодеина, ему удавалось немного справляться с болью, и она становилась терпимой. Свое тело он считал уже состоящим не из плоти и крови, а как бы из фрагментов старинного часового механизма, который кто-то случайно забыл под дождем, и теперь он был безнадежно испорчен.
И еще его мучила постоянная сухость во рту. Врачи объяснили, что «для больных склеродермой характерно снижение секреции слюнных желез». Они сообщили это, как само собой разумеющееся, хотя ничего «обычного и характерного» он не чувствовал. Язык казался ему сделанным из гипса и постоянно мешался во рту. Поэтому под рукой он всегда держал стакан подогретой воды. Без воды же его голос начинал походить на пару старых скрипучих ботинок, шаркающих по мокрому щебню.
Да и глотать было целой проблемой. Даже вода вызывала неприятные ощущения. А что говорить о твердой пище!.. Он жевал до тех пор, пока не начинало сводить челюсти, а потом только оставалось надеяться, что пища не застрянет где-нибудь на полпути к желудку.
Так существовать было невозможно, и не раз уже в голову ему приходила безумная мысль покончить со всем этим раз и навсегда. Но он не сделал ни единой попытки. Может быть, потому, что ему не хватало мужества, а может, наоборот — именно мужество заставляло его бороться до конца при любых условиях, предложенных самой жизнью. Он не знал точно, почему.
— Папа, с тобой все в порядке?
Профессор взглянул на Магду. Она стояла у камина, крепко прижав скрещенные руки к груди. Ее знобило. Но не от холода. Он знал, что вчерашний ночной посетитель произвел на нее слишком сильное впечатление, и, скорее всего, она так и не смогла после этого заснуть. Впрочем, как и он сам. А потом еще этот солдат напал на нее буквально в нескольких шагах от их комнаты…
Дикари! Как он хотел бы, чтобы все они скорее погибли — не только эти, в замке, а вообще все вонючие нацисты, которые осмелились переступить границу его страны. Да и те, которые сидят пока в Германии. Как бы хотелось ему уничтожить их, прежде чем они успеют уничтожить его. Но что он мог сделать? Калека-ученый, который выглядел в два раза старше своих лет и не мог даже защитить свою собственную дочь… Ну что он, скажите, мог сделать?..
Ничего. И от этого ему хотелось закричать, разбить что-нибудь, разрушить эти стены, подобно Самсону. А еще ему хотелось плакать. В последнее время он часто плакал, хотя слез не было видно. И это было уже совсем не по-мужски. Но если смотреть правде в глаза, то какой он теперь мужчина?
— Все нормально, Магда, — одними глазами улыбнулся отец. — Не лучше и не хуже. Как всегда. Вот только ты меня беспокоишь. Здесь для тебя не место; любой женщине тут не место.
Она лишь тихо вздохнула.
— Я понимаю. Но отсюда никак не уйти, пока они сами нас не выпустят.
— Ты всегда была преданной дочерью, — сказал Куза, чувствуя прилив нежности. Магда искренне любила его и была бесконечно верна. Она обладала удивительно сильной волей и глубоко осознавала свой долг. Временами он даже удивлялся, за какие заслуги ему досталась такая дочь. — Но сейчас я говорю не про нас. Речь идет только о тебе. Я хочу, чтобы ты бежала из замка, когда стемнеет.
— Я не очень хорошо умею лазить по стенам. — Магда печально улыбнулась. — И мне не слишком хочется соблазнять собой часовых у ворот. Я не умею этого делать.
— Выход находится прямо под нашими ногами. Помнишь?
Магда широко раскрыла глаза.
— Ну конечно! Как я могла об этом забыть!
Это произошло пять лет назад во время их последнего приезда на перевал. Тогда отец мог еще передвигаться самостоятельно, помогая слабеющим ногам двумя тросточками или костылями. Ему уже трудно было спускаться вниз самому, и он попросил дочь поискать в ущелье потайной ход или какие-нибудь надписи на камнях. Словом, что-то такое, что смогло бы навести их на след человека, построившего этот замок. Но никаких надписей нигде не было видно. Зато Магда обнаружила большой плоский камень у подножия башни, который начал поворачиваться, когда она к нему прислонилась. С одной стороны он был приделан на петлях и нисколько не выделялся в ряду соседних гранитных плит. Проникший внутрь солнечный свет помог ей разглядеть ступеньки, уходящие вверх.
Хотя отец был решительно против, она сумела настоять на своем — ей очень хотелось исследовать нижнюю часть башни: вдруг там остались какие-нибудь древние записи. Однако там была только лестница — узкая, крутая и длинная, кончающаяся тупиком. Но так казалось лишь на первый взгляд. На самом деле неглубокая ниша в конце тупика находилась как раз в той стене, которая сейчас разделяла две комнатки, отведенные для них немцами. И в этой стене Магда нашла-таки камень, похожий с виду на все остальные, который поворачивался на шарнирах и открывал вход в большую комнату. Таким образом в замок можно было тайно проникнуть и незаметно выбраться из него через нижнюю часть башни.
Тогда Куза почти не обратил внимания на эту лестницу — в любом замке должны быть секретные выходы. Но теперь этот путь мог вывести его дочь на свободу.
— Я хочу, чтобы ты ушла по этой лестнице, как только стемнеет. Ты окажешься в ущелье и направляйся оттуда прямо на восток. Так ты дойдешь до Дуная, и по нему тебе надо будет попасть к Черному морю. А оттуда уже — в Турцию или…
— Без тебя?
