прижал ее к груди, поцеловал. На прощание Инес беспечно помахала Фалькону, развернулась на каблуках и, легко взмахнув рукой, широко и счастливо улыбнулась через плечо. Ее волосы рассыпались по спине, как у девушек из рекламы шампуня.
Фалькон смотрел им вслед и пытался представить, что изменилось в их отношениях с той роковой ночи понедельника. И понял: ничего. Они прильнули друг к другу, ужасаясь возможному одиночеству, желая все забыть, протягивая руки к той, прежней жизни. Но тот ли это человек, которого Исабель Кано назвала «охотником за «инакостью»? Та ли это женщина, чьего доброго слова, как еще недавно казалось, так жаждал Фалькон?
Позвонила Консуэло и предложила пообедать. Она была такой же, как прошлой ночью: отстраненной и озабоченной. Они договорились, что встретятся у него дома на улице Байлен и он приготовит еду. Фалькон купил продукты в «Эль Корте Инглес» по дороге домой. На кухне он постарался отвлечься от всех забот. Порезал лук, обжарил в оливковом масле на медленном огне до золотистого цвета. Сварил картошку, залил лук вином, выпарил до густоты. Почистил и посолил тунца, сделал салат. Выложил на тарелку креветки с лимоном и майонезом. Затем сел в тени патио, потягивая прохладную манзанилью и ожидая Консуэло.
Она появилась в два. Фалькон открыл дверь и сразу понял: что-то не так. Консуэло держалась напряженно, ушла в себя. Ее губы не ответили на поцелуй. Он испугался, как любовник, которому вот-вот скажут нечто очень любезное. Фалькон повел ее на кухню, так, словно они приговорены и эта трапеза была последней.
Они ели креветок, пили манзанилью, он рассказал, что дело Веги официально закрыто. Встал, чтобы пожарить стейки из тунца. Разогрел душистый сироп и полил им рыбу. Снова сел, поставил сковороду между ними.
— Ты уже устала от меня, — сказал он, выкладывая стейк в ее тарелку.
— Как раз наоборот.
— Или дело в моей работе? — спросил он. — Я знаю, ты пришла мне что-то сказать. Мне прежде уже такое говорили.
— Ты прав, но это не потому, что я устала от тебя, — сказала она.
— Из-за того, что случилось в воскресенье? Я могу понять. Я знаю, что значат для тебя дети. Я был…
— Я научилась понимать, чего хочу, Хавьер, — сказала она, качая головой. — На это ушла вся жизнь, но я все же выучила важный урок.
— Не многим это удается, — сказал Фалькон, положив себе на тарелку стейк, хотя есть ему расхотелось.
— Я была романтичной. Ты разговариваешь с женщиной, которая однажды влюбилась в герцога, ты помнишь? Даже приехав сюда, я все еще тешила себя романтическими иллюзиями. Когда появились дети, я поняла, что больше не нужно себя обманывать. Они давали мне всю необходимую любовь, настоящую, безоговорочную, и я возвращала ее вдвойне. Завела интрижку для удовлетворения физических потребностей. Ты был знаком с этим идиотом Басилио Люсеной и понял, что у нас за отношения. Это была не любовь. Это было нечто гораздо менее сложное и управляемое.
— Можешь не деликатничать, — остановил ее Фалькон. — Ты можешь просто сказать: «Я больше этого не хочу».
— Я впервые в жизни искренна с мужчиной, — сказала она, глядя ему прямо в глаза.
— Я думал, между нами произошло нечто серьезное. И — как бы это сказать? — правильное. — Фалькону было трудно говорить, волнение сдавило ему горло. — Прежде мне не доводилось испытывать такой уверенности, что все в жизни идет правильно.
— То, что случилось, действительно серьезно. Но не это мне сейчас нужно.
— Ты хочешь посвятить себя детям?
— Да, но не это главное. Дело во мне самой. То хорошее, что произошло, может ведь измениться.
Начнутся сложности… А главное — мои недостатки; я не хочу каждый день бороться со своими слабостями.
— ?
— У меня есть слабости. Никто их не видит, но они есть, — сказала она. — Ты все обо мне знаешь, каждую ужасную подробность, потому что наши отношения начались с допросов, когда расследовалось убийство. Но одно тебе не известно: я безнадежно влюблена и не в силах этого вынести.
— Откуда ты знаешь, если раньше испытывала только иллюзию любви?
— Потому что теперь она пришла. Консуэло встала, тунец лежал нетронутым, на тарелке застывал соус. Она обогнула стол и подошла к нему. Он пытался что-то сказать. Хотел отговорить ее. Консуэло приложила пальцы к его губам. Взяла в руки его лицо, погладила по голове и поцеловала. Он почувствовал влагу ее слез. Она отстранилась, сжала его плечо и вышла.
Хлопнула дверь. Он уставился в тарелку. Ни крошки не протиснулось бы через ком, стоявший в горле. Фалькон соскреб тунца в ведро, посмотрел на коричневое пятно на тарелке и швырнул ее о стену.
30
Проснувшись после сиесты, Фалькон чувствовал себя на удивление отдохнувшим, только казалось, что в голове что-то вывернулось наизнанку и застыло, причиняя неудобство. В сознании медленно, как речной туман, проплывали недавние события. Все это было так ужасно, что внутри легко забурлило истерическое веселье. Фалькон сидел на краю кровати и тряс головой, посмеиваясь. Вдруг у него родилась идея, которая бросила его под душ и там оформилась, проясняя сознание.
Он поехал в район Сан-Бернардо, постукивая по рулю от нетерпения и думая, что между ним и Консуэло ничего не кончено. Она так просто не ускользнет. Пока еще можно поговорить, разубедить. Поднимаясь к Карлосу Васкесу, Фалькон поймал свое отражение в зеркале лифта: в лице читалась безумная решимость.
— Я хочу поговорить с русскими, — сказал Фалькон, входя в кабинет Васкеса. — Как вы думаете, сможете это устроить?
— Сомневаюсь.
— Почему?
— Вряд ли им есть что сказать вам, старшему инспектору отдела по расследованию убийств.
— Можете пригласить их сюда, скажем, по делам стройки, а я мог бы прийти на встречу.
— Это невозможно.
— Уговорите их, сеньор Васкес.
— «Вега Конструксьонс» больше не принимает участия в этом строительстве. У них нет причин со мной встречаться, — сказал Васкес. — Они продали здания.
— Продали?
— Они владельцы, имели право.
— Вам не кажется, сеньор Васкес, что с учетом их запутанной связи с вашим покойным клиентом было бы разумно поставить нас в известность?
— Мне было велено не сообщать никому.
— И вы считаете, что мы не заслуживали весточки?
— В обычных обстоятельствах я бы вам сказал, — ответил Васкес, сжав руки так, что побелели костяшки.
— А что такого необычного в данных обстоятельствах?
