показалась мне удачной, ибо к тому времени уменьшится число придворных в свите, а также отстанут многие трубадуры, которые не смогут заплатить за проезд на корабле через Узкое море. Но с другой стороны, я находился в том же положении: я и сам мог с тем же успехом перелететь через пролив, с каким заплатить за проезд. Поэтому я преклонил колена в своей комнате и молил св. Дени и Пресвятую Деву помочь мне, а затем с тяжелым сердцем отправился в постель.
На следующий день, незадолго до вечерни[56], когда дневная жара немного идет на убыль, я не спеша пересек мост и, очутившись в главной части города, отправился в квартал ткачей к дому, где поселился Понс. Едва я приблизился к нему, как на улицу вышел сам Понс в компании двух благородных сеньоров, одетых в легкие летние накидки пестрой расцветки. В одном из них я узнал молодого рыцаря Жерве де Танкарвиля, сына обер-гофмейстера [57] Нормандии, весьма великодушного и щедрого юношу, однако черезмерно склонного к разврату; второй кавалер был мне неизвестен. Понс поздоровался со мной и сказал, что они идут домой к Жерве играть в кости, а затем Жерве радушно пригласил меня присоединиться к их обществу, если я ничего не имею против. Мы вместе двинулись дальше, весело распевая. По пути Понс взял меня под руку и отвел немного в сторону, как будто собирался помочиться у стены дома. Он тихо зашептал мне на ухо: «Эти двое – алчные люди, весьма страстные игроки. В твоем кошельке есть деньги?» В ответ я показал ему, что кошель пуст, за исключением освященного оловянного медальона с изображением св. Тома[58], имевшего сходство с серебряным пенни. Я надеялся подсунуть его вместо настоящего, если мне посчастливится напасть на хозяина таверны, когда тот будет слишком занят, чтобы повнимательнее рассмотреть вещицу. Понс сказал: «Понятно. Дени, дай мне тогда твой кошель и позволь вручить тебе мой, полный денег. Поскольку я знаю тебя как человека честного, то, возможно, не потеряю голову во время игры. А тебе вовсе не следует принимать в ней участие». С этим я согласился, и мы продолжили путь.
Итак, мы подошли к красивому дому, которым семья Танкарвиль владела в этом городе, и вступили в великолепный зал, где за столом трое или четверо мужчин уже играли в карты. Жерве угостил нас вином, а после того, как игра завершилась, потребовал кости, объявив, будто предчувствует удачу, и поклявшись, что три раза из трех выбросит нужное число очков. «Не успел я проснуться сегодня утром, – объяснил он, – как увидел в саду семь скворцов, которые взлетели четверкой и тройкой, и поэтому семь – мое число». Тогда они все хором закричали, что одному из них, Гильему де Клеру, надлежит следить за игрой и принимать ставки, и все они заключили между собой пари на удачу Жерве. Тот сказал Понсу: «Давай, мой верный друг, дорогой Капдюэйль, побейся со мной об заклад». Понс вместо ответа вынул с удрученным лицом мой кошель, открыл его и сказал: «Видит Бог, у меня нет ни пенни, но я попытаю счастья с тем, что мой друг Дени из Куртбарба одолжит мне». Когда я услышал его слова, у меня не осталось иного выбора, кроме как достать его кошелек, туго набитый серебряными монетами, и дать ему, сколько он попросил, – пять денье.
Вслед за тем они сыграли; назначенные Жерве семь очков выпали, когда он метнул кости в первый раз, как шесть и одно, и во второй – тоже семь. Они потребовали еще вина; ставки между тем удвоились. Понс играл на деньги, которые выложил на стол, а Жерве вновь заказал семь очков и сорвал удачу, выбросив «три» и «четыре». Признаться, ему необыкновенно везло, никогда я не видел ничего подобного. Они продолжили игру с еще большим азартом. Все дружно рвались к столу, и меня понемногу оттеснили в сторону, так что в конце концов я оказался стоящим в одиночестве у дверей.
И в этот миг мои глаза застлало туманом. Мне как будто явился призрак, похожий на блаженного Дени, державшего на ладонях свою увенчанную митрой голову, и ее губы улыбались мне, и голос произнес тихо, но отчетливо: «Возлюбленный сын мой, иди вперед и плыви на корабле в Англию, как ты хочешь, ибо, смотри, ты держишь деньги в своих руках».
И тут меня вынесло на улицу без малейшего усилия с моей стороны, и столь же чудесным образом я был перенесен за пару дней в порт Онфлер, где нашел судно, отправлявшееся с грузом вина в Портсмут. Я заплатил за свой проезд, а также за перевозку коня, которого купил перед тем, как покинуть Руан. Я вручил свою судьбу в руки Господа и пустился в плавание по вздымающимся волнам.
Не могу сказать, как долго длилось наше путешествие по морю, ибо все это время я пребывал во власти великого душевного смятения и прискорбного страха смерти. К тому же меня так выворачивало, что мне казалось, будто я вот-вот выплюну изо рта подошвы своих ног. Но Бог позаботился о корабле – ну и, конечно, вместе с Господином Шкипером, который ни на мгновение не отходил от штурвала и покатывался со смеху (я даже заподозрил, будто он обезумел), приговаривая, что это плавание спокойное и легкое и то, что я принимаю за волны, на самом деле не более чем рябь в садке для разведения рыбы. Тем не менее едва я вновь ступил на твердую землю, как преклонил колена и возблагодарил Создателя за то, что он счел целесообразным сделать меня человеком благородной крови, а не моряком. Итак, я воочию убедился, что в стране англичан вовсе не так сыро, как мне говорили, ибо светило солнце, а жницы в поле трудились, подоткнув подолы своих юбок. В Портсмуте я отдыхал и восстанавливал силы, пока земля не перестала качаться у меня под ногами; премного восхитил меня этот большой и оживленный порт. Население города исчислялось многими сотнями, и все же, как ни странно, он не пользовался привилегиями, закрепленными королевской грамотой, что являлось причиной некоторого недовольства среди его жителей. Отсюда на север, в направлении Лондона, шла дорога, которая вела мимо Чичестера, а оттуда в Гилфорд, и я отправился в путь в компании нескольких монахов из общины кафедрального конвента Чичестера, которые приехали в Портсмут купить пеньку и деготь, а также все необходимое для постройки нового собора на месте недавно сгоревшего и теперь возвращались домой. Я не знал ни слова на их языке, но их управитель был из хорошей семьи и говорил по-французски, и с его помощью я мог с ними беседовать. По дороге я пел им песни, и когда мы прибыли в Чичестер, они взяли меня с собой, приютили на ночь и превосходно накормили, когда же я вновь собрался в путь, их настоятель велел приготовить мне в дорогу запас хлеба, сыра и вяленой рыбы в таком количестве, чтобы хватило до конца путешествия. Он также объяснил, что, миновав возвышенность, называемую Дауне, до которой верхом можно добраться менее чем за один день, я окажусь поблизости от местечка Палборо, где недавно был основан монастырь ордена бенедиктинцев[59], а его приор даст мне кров.
Я ехал через Даунс. То были меловые горы, довольно пологие, не очень высокие, поросшие старым могучим лесом. Погода стояла чудесная, на душе было легко и радостно, слух услаждало пение жаворонков. В середине дня, добравшись до места, откуда начинался отлогий спуск вниз, я подкрепился немного хлебом и сыром и с высоты обозрел всю долину, широко раскинувшуюся у подножия горы. Далеко внизу сквозь деревья я смог разглядеть полоски вспаханной и засеянной земли, пастбище, соломенную крышу и квадратную башню церкви. Этот край показался мне богатым и плодородным. Затем я вновь сел на лошадь и стал спускаться по склону, ослабив поводья и уронив голову на грудь. Я сомлел под палящими лучами солнца; и таким вот образом, сам не знаю как, я сбился с пути, свернув не на ту дорогу, и даже не подозревал об ошибке, ибо совсем не знал эту страну. Итак, я ехал прямо, вдоль общинного пастбища, где паслась отара овец и трое или четверо мужчин, лежа под сенью дерева, вели меж собой беседу. Я натянул поводья и, окликнув их, произнес по буквам название монастыря, о котором мне говорили. «Хардхем?» – выговорил я, стараясь изо всех сил одолеть варварское произношение английского слова.
Они поднялись с земли, подошли поближе и остановились, в упор рассматривая меня. Они были одеты в довольно чистые рубахи и чулки, подвязанные по английской моде, с ножами у пояса и длинными пастушьими посохами или палками в руках. Один из них, рослый человек мощного телосложения, заговорил на своем ужасном языке, остальные заворчали с одобрением. Они приблизились вплотную, первый схватил меня и грубо стащил с седла.
Мне не понравилось, как со мной обошлись, тем более они были простолюдинами: во Франции крестьяне, подобные этим, никогда бы не осмелились повести себя так дерзко. Я вырвался из их рук и выхватил свой меч, прислонившись спиной к крупу лошади. Весьма сдержанно я выразил негодование по поводу столь неучтивого обращения с путешественниками, между тем раздумывая про себя, что лучше: броситься на них или попытаться вскочить на коня и умчаться прочь, пока они не напали на меня. Они стояли, внимательно наблюдая за мной и переговариваясь, бросая в мою сторону весьма зловещие взгляды. Я стал сожалеть, что вообще решился покинуть свою страну и оказался среди таких диких и невежественных людей.
И вдруг я услышал топот копыт и увидел, как через луг едет всадник с соколом на руке, а позади него –
