задание, он никогда не выходил из себя. Прю подозревала, что если бы сам капитан взялся обучать ее, то уже через час она костью стала бы ему поперек глотки.
— Есть дохлые. Их называют дрифтеры. Иногда они приходят к нам. Иногда мы идем к ним. — Крау не носил плаща, несмотря на резкий, сырой северо-восточный ветер, заставлявший других то и дело бегать в кухню за кружкой горячего кофе с ромом, который всегда стоял на плите.
— А как насчет живых? — спросила она. Естественно, Прю не собиралась выходить в море на открытом вельботе и воевать с гигантским китом на его собственной территории.
С акцентом, порой непривычно для уха строя фразы, Крау объяснил, что три команды по шесть человек в каждой садятся в вельботы и гребут туда, где виднеются киты. Они стараются не встревожить чутких чудовищ, пока не подойдут к ним так близко, чтобы нанести удар.
— Через дырочки не больше, чем стебелек морской травы, они могут слышать малейший шум. Они слышат, они пугаются. Они пугаются, они уходят глубоко-глубоко. — Он говорил, и его голос рокотал успокаивающе.
— И вы теряете их? — Вопреки себе, Прю зачарованно слушала.
— Нет, — ответил он с легким намеком на улыбку в янтарных глазах. — Гребцы, они меняют весла. Берут тонкие весла. Они не режут глубоко воду. Работа рулевого — вести гребцов. Работа гарпунера — воткнуть гарпун. Это большая честь — воткнуть с первого раза как надо.
Слишком много, чтобы охватить все сразу. Рулевой и гребцы. Гарпунеры и гарпуны. И уши такие маленькие, как стебельки травы, у созданий огромных, как амбары.
— Это все? — спросила она, устало опустив плечи, хотя еще не наступил полдень.
В этот раз он улыбнулся, его широкое лицо неожиданно сморщилось.
— Там есть еще твоя работа, — сказал он, и в голосе прозвучал намек на смех.
Так она узнала о том, что надо колоть и таскать дрова, чтобы поддерживать огонь, вырезать лопатой, острой, как лезвие бритвы, полосы жира из выброшенных на берег туш, рубить жир на узкие ленты, делать в них отверстия, собирать их и бросать в котлы, затем доводить до кипения, или почти до кипения, пока жир не превратится в масло и не потечет по фильтрам и пока масло не станет прозрачным.
— Но как я узнаю, что жир уже прозрачный? — спросила Прю, перепуганная не на шутку.
Раньше, чем она услышала ответ, к ним подошел Прайд, после первого утра обучения выглядевший, можно сказать, даже хорошо.
— Хэскелл, ты здесь уже все сделал? После еды ты будешь резать тростник, а я — рубить дрова. Совсем неплохо, правда?
— Тростник? — слабым голосом спросила она.
— Масло, течет, — напомнил ей Крау, она рассеянно кивнула. Голова лопалась от услышанного и отказывалась воспринимать что-либо еще.
До конца дня Прю смогла побывать в лесу. Но шанса убежать не представилось, потому что с ней был Бен. Он показал ей пруд, а вернее, яму с водой, которой они наполняют бочки. Эту работу ей предстояло делать, когда подойдет ее очередь.
— Если китов не видно, мы все делаем по очереди. Ты будешь стряпать, как и мы все, и убирать за свиньями и чистить стоянку от грязи, — говорил Бен.
— Стряпать? Но я не умею…
— Черт возьми, никто из нас не умеет, но от этого не отвертишься. Кэп говорит: если твоя очередь стряпать, ты стряпаешь или теряешь половину доли в оплате.
Любимая свинья Гуджа, тощая и злобная, вела себя как настоящий дикий кабан. Когда свинья подбежала к ней, Прю отступила назад, сердито глядя на хрюкающее чудовище. Молодой Бен громко захохотал.
— Ха! Не трогай Люсинду, или никогда не услышишь конца этой истории!
— Люсинду? — Как же она невежественна в некоторых отношениях! Даже кабана от свиньи не может отличить.
— Лир решил называть его Люцифер, но Гудж вырезал его ярость, и тогда мы поменяли Люцифера на Люсинду. А вообще-то мы зовем его Люси.
Прю покачала головой, не в первый раз подумав, кончится ли когда-нибудь этот безумный кошмар.
Так проходили день за днем, и каждый приносил свое особое мучение Работа оказалась тяжелее, чем Прюденс могла вообразить. Ей доставались самые скучные, отвратительные, неприятные задания, какие только можно себе представить. Крау забыл ей рассказать, какая это непосильная задача — тащить вверх по берегу, подальше от кромки воды, огромную — с тонну, если не больше — тушу.
Крау работал рядом с ней и брал на себя львиную долю труда, потому что у нее не хватало сил. На сей раз попался молодой кашалот, теленок, как говорил ее учитель, мышиного цвета, блестящий и бесформенный, скорее плоский, с огромным ртом и с глазами будто пуговки на туфлях.
Они налегали на него, яростно стараясь вытащить махину на берег с помощью высокого прилива, и потом, когда прилив спал, рубили острыми лопатами полосы ворвани. К концу дня Прю уже выворачивало от вида и запаха жира и крови.
— Боже милостивый, если я когда-нибудь выберусь из этого ужасного места, я никогда, до конца дней своих, не стану наливать в лампы китовый жир! Сальные свечи вполне хороши на все случаи!
В течение следующей недели волны принесли еще двух дрифтеров. Одного прибило довольно далеко от стоянки, отчего их работа стала вдвое труднее. После того как все три туши, включая и останки живого кита, были разделаны, все три команды вельботов собрались на шумное празднование.
Но не Прю. Она могла бы завоевать капельку их уважения, если бы села с ними играть. Другим путем ей этого еще не удалось сделать. Но сесть у костра и бражничать и перекидываться шутками с такой вонючей и невоспитанной компанией… От одной только мысли об этом у нее бегали мурашки по коже.
Из всей команды только двое остались в стороне. Крау не принадлежал к тем, кто любит бражничать. Как и Гедеон Макнейр. Сейчас капитан держался поодаль от своих людей, хотя, когда бывало нужно, не брезговал выполнять самую изнурительную работу.
Кроме того, как только по ночам начинал литься ром, разговор непременно переходил на проституток. Прю всегда придумывала какой-нибудь предлог, чтобы уйти пораньше. Это ее вполне устраивало, потому что рассвет наступал чересчур быстро, и опять закручивалась дневная карусель. Взяли кита или нет, всегда хватало работы, и команда рубщиков гнула спину, потому что требовалось много дней, чтобы вытопить всю ворвань.
Прю вовсе не забыла своего намерения, родившегося в первый день, — улизнуть в лес и там спрятаться, чтобы потом сбежать. Но удобного случая никак не представлялось. Даже когда ее посылали в лес наполнить водой бочки или нарубить дров, ее всегда кто-то сопровождал. Обычно Крау, который вроде бы усыновил ее и Прайда.
К концу второй недели ладони у нее затвердели, мышцы окрепли и перестали ныть. Иногда ей удавалось прожить целый день, не обжегшись и не ошпарив себя маслом, когда они обрабатывали, фильтровали и еще раз фильтровали, а потом разливали по бочкам этот несчастный жир.
К концу третьей недели кое с чем она уже управлялась наравне со всеми и считала, что ей можно поручить что-то более приятное, чем работа прислуги. Определенно она могла бы грести. Она ходила на лодке в море всю свою жизнь.
И если уж говорить начистоту, наверно, она могла бы лучше бросать гарпун, чем гарпунеры. Пусть ей только дадут шанс.
