ужасной ночи в начале февраля, когда она ошиблась, бросив вызов не тому человеку, удача вроде бы покинула ее.
Раздался отрывистый веселый хор инструкций:
— Поцелуй их, потряси и брось и похорони, отделив белую, чтобы она сверкала на свету!
Не обращая внимания на подошедшего Гедеона, который молча наблюдал за происходившим, Прю взяла пригоршню игральных костей, подула на них и ласково потрясла в ладонях. Потом, устремив взгляд на маленькие лунки, выкопанные в песке, подбросила кости в воздух.
Раздался залп почтительной брани. Все костяшки, кроме белой, исчезли, и мужчины весело зашумели.
— Эй, Нед, получше смотри за своей задницей. А то Хэскелл научится гарпунить. С таким острым глазом ему это раз плюнуть.
— Парень, а в карты ты играешь? — спросил кто-то.
— Мне посчастливилось набить руку в любой игре, какую вы можете назвать. — Распираемая самодовольством, Прю снисходительно усмехнулась.
— Я так и знал, что коротышка в чем-то себя покажет, — заметил кто-то.
— Черт возьми, это нам только на руку, — обрадовался другой. — В следующий раз, когда пойдем в порт, возьмем с собой Хэскелла. Парни, еще ночь не кончится, как мы разбогатеем!
Прю и сама удивлялась, почему удача не оставляет ее. Цветные костяшки неизменно ложились в лунки. Услужливые руки то и дело подавали ей ром, потому что, как она открыла, игра — это азарт, вызывающий чертовскую жажду.
Когда у нее уже начала кружиться голова, Прю услышала спокойный голос Крау.
— Скоро парень выиграет ваши души. Оставьте его в покое, — проговорил он.
Раздался хор восклицаний, поддержавших Крау. Не заботясь о своем выигрыше, который Лир отмечал на чистой полоске песка под одним из столов, Прю осоловело села на пятки, чуть раскачиваясь в такт снова начавшейся музыке.
Лир поставил ее на ноги и проворчал:
— Лучше иди очисть свой желудок, парень. Придет утро, и с ним придет расплата. А у тебя, похоже, голова раздулась, как тыква.
Вспомнив о дне, который ждет ее завтра, Прю с трудом сглотнула, но желудок ее не беспокоил. Только голова плавала где-то в облаках. Прислонившись к одному из столбов, поддерживавших холст над кухней, и прислушиваясь к тонкому повизгиванию единственной скрипки и к рыданиям флейты Крау, она перенеслась в детство. Однажды она с Прайдом гостила у двоюродного дедушки, Джона Ханта, жившего в доме, где выросла бабушка. Услышав ночью музыку, дети соскочили с кроватей и прокрались в холл, чтобы посмотреть сквозь балясины балюстрады на цветные шелка, большие белые парики и блеск серебряных пряжек на изящных туфлях с высокими каблуками. Долго этот вечер жил в памяти Прю, и она представляла себя одетой в шелка и танцующей с добрым и красивым молодым человеком…
Резкий порыв ветра унес ее вздох, она оттолкнулась от столба и, пошатываясь, начала переставлять по песку обутые в огромные башмаки ноги. Раз и два, поклон, поворот, раз и два… На ней очаровательное шелковое платье, и к ее руке склонился высокий белокурый незнакомец, самый красивый среди мужчин в бальном зале, сейчас он вихрем закружит ее и унесет…
— Хорош, погляди на себя, брат Хэскелл. Качаешься, словно ива под порывом ветра. — Перед ней замаячило лицо Прайда. Прю улыбнулась, икнула и протянула ему руку, грациозно изогнув запястье под обшлагом огромного брезентового плаща.
— Потанцуй со мной?
— Ты же шатаешься, а не танцуешь, дурень. Сколько таких ты выпил? — Прайд протянул ей кружку, а она, хихикнув, споткнулась об него. И хихиканье подозрительно походило на женское. Кто-то затянул похабную песню, вскоре другие подхватили ее. Одни танцевали, другие просто кружились на месте с бессмысленными улыбками на лицах. И вдруг это веселье показалось Прю настолько заманчивым, что она решила не упустить момента.
Лир и Бен Толсон довольно похоже, учитывая глубину песка и плачевную утрату трезвости, исполняли джигу. Чтобы не быть превзойденной, Прю, подобрав полы плаща, принялась показывать то немногое, что она знала о танцах.
Несколько мужчин стали хлопать и подбадривать ее, и вдруг это показалось ей ужасно смешным. Она смеялась и не могла остановиться и кружилась, допивая остатки рома, пока наконец не бросила кружку на песок. Когда ее вынесло слишком близко к кругу мужчин, смотревших на ее представление, покачиваясь и подпевая дикой музыке, один из них толкнул ее в центр. И она потанцевала еще немного.
Но песок становился все глубже и глубже, и наконец она уже едва вытаскивала ноги из вязкой гущи. Лица сливались, а рыдания флейты Крау еле слышались. И вдруг ее начало выворачивать.
Это последнее, что она помнила.
Она бы грохнулась на землю, если бы ее не подхватил Гедеон. С лицом жестким, как древесина пекана, он оглядел собравшихся, большинство которых были слишком пьяны, чтобы заметить случившееся, и ушел со своей ношей.
Только отойдя подальше от костра, Гедеон, отбросив свою суровость, взглянул на обмякшее тело, которое держал на руках, и вздохнул. Мрачное выражение сменилось озабоченным.
— А ты ужасный выпивоха, приятель. Не сомневаюсь, утром ты заплатишь за это.
За его спиной, не слабея, продолжалось веселье. Гедеон изо всех сил старался не обращать внимания на хрупкую фигуру, повисшую на его руках. При каждом шаге голова парня тыкалась ему в грудь. Для такого тощего мальчишки, кожа да кости, он удивительно мягкий, подумал Гедеон и застыл на месте, потрясенный направлением, какое приняли мысли.
Он фыркнул от отвращения, но искусительные мысли не оставили его, просто потекли в направлении не столь диком. Сердито чертыхаясь, он перешагнул порог низкой двери и опустил мальчишку на ближайший матрас. Потом потер руку, будто коснулся раскаленного угля, и отдернул ее. Милостивый Боже, ему надо выпить и заглянуть на часок в «Огненную Мэри».
Прикончить бутылку и заглянуть туда надолго!
Бесконечные часы Гедеон лежал без сна, уставясь в небо. После смерти Барбары проходили месяцы без малейшего желания взять в постель женщину. Затем наступал период, когда он все свободное время занимался прелюбодеянием, с проклятиями стараясь стереть из памяти прошлое.
Прошло два года, прежде чем он более-менее успокоился, и вот на тебе! Надо ли думать, что он входит в другую фазу? Когда он нес на руках мальчишку, ему вдруг почудилась в юном Хэскелле не только женственность, но и привлекательность! Несмотря на пот, дым и китовую вонь, он даже
И его хихиканье. Конечно, так хихикают мальчишки. Но с того места, где стоял Гедеон, на некотором расстоянии от пирушки, оно казалось удивительно девичьим.
Но хуже всего то — Гедеон убил бы первого же, кто бы сказал такое ему в лицо, — что этот тощий щенок постепенно залезает ему в сердце. Почти шесть лет назад он дал себе обещание, что никогда больше не допустит привязанности к кому бы то ни было, к мужчине, женщине или ребенку. И он сдержит свое обещание.
Домом Гедеона стал его шлюп. Еще у него был маленький ялик, флот вельботов, несколько тысяч акров земли для стоянки и преданная команда. Человек мог бы считать, что ему повезло, имея даже гораздо меньше.
Он все еще скучал по Барбаре и мальчику. После шести лет боль притупилась, и он мог прожить много дней, не вспоминая о них, но что-то в этом коротышке… Когда он держал нахального маленького дьяволенка на руках, должно быть, ему пришло в голову, что так он обычно носил своего новорожденного сына, когда тот не хотел ночью спать.
Проклятие! Щенок, кажется, окреп и рвется к подвигам. И Гедеон как мужчина понимал это! Парню захотелось делать что-то более захватывающее, чем скрести котлы, солить и стряпать. Саркастически скривив губы, Гедеон подумал, что это можно разрешить. Он пошлет мальчишку грести, а если это парню не подойдет, придумает что-нибудь еще. В следующий раз, когда они поедут на материк, он возьмет его с собой и устроит ему встречу с молодой проституткой! Пусть забурлят все его соки!
