Город золотых теней

и желтые. В эту минуту Рени его ненавидела.

— Ты не можешь так поступить!

— И ты иди! Иди-иди, нечего таким умникам в моем доме торчать. Я твоей матери говорил, пока жива была покойница, — зазнается эта девчонка. Вид на себя напускает!

Рени шагнула к нему, обогнув стол. Голова ее, казалось, вот-вот взорвется.

— Ну давай, выброси меня, старый болван! А кто будет для тебя стирать, готовить? Долго ты протянешь на правительственных харчах, без моей зарплаты?

Джозеф Сулавейо тоскливо всплеснул длинными руками.

— И это ты мне говоришь? Мне, который тебя родил? Который тебя в школу эту африканерскую гонял, чтобы ты ерундистикой своей компухерной занималась?

— В школу я ходила сама . — Головная боль превратилась в шипастый ледяной шар. — Это я четыре года впахивала в кафешке, прибираясь за другими студентами. Теперь у меня есть хорошая работа, а я вынуждена, придя домой, за тобой мусор выгребать. — Рени схватила грязный стакан, в котором засохли с прошлого вечера остатки молока, хотела грохнуть его об пол, чтобы тот разлетелся на тысячу острых осколков вроде тех, что уже звенели в ее голове, но через секунду поставила стакан обратно и отвернулась, тяжело дыша. — Где он?

— Где кто?

— Черт бы тебя драл , ты прекрасно знаешь кто!!! Где Стивен?

— Откуда мне знать? — Длинный Джозеф шарил в буфете, выискивая выпитую два дня назад бутылку дешевого вина. — С дружком своим драным ушел. Этим, Эдди. Куда ты вино мое задевала, девка?

Рени развернулась и ворвалась в свою комнату, с грохотом захлопнув за собой дверь. Говорить с отцом было совершенно невозможно. Зачем она только пыталась?

На столе стояла фотография — отец двадцать лет назад, высокий, красивый, темнокожий. Рядом стояла мать в сарафане без бретелек, прикрывая глаза ладонью от маргейтского [11] летнего солнца. На руках отца примостилась сама Рени, лет трех-четырех, в фантастическом головном уборе, в котором голова казалась больше всего тела. Маленькая ладошка вцепилась в летнюю рубаху отца, точно якорь, удерживающий ее от власти течений судьбы.

Рени покривила рот и сморгнула слезы. Нечего смотреть на старые снимки. Оба ее родителя мертвы — или почти мертвы. Это была жуткая мысль, но оттого не менее правдивая.

В ящике комода она нашла последнюю запасную батарейку, засунула в пульт и позвонила домой Эдди.

Ответил сам Эдди, чему Рени не удивилась — Матси, мать Эдди, больше времени проводила, пьянствуя с приятелями, чем дома с сыном. Отчасти потому Эдди давно отбился от рук, и, хотя по натуре он был неплохим парнем, Рени смотрела на их дружбу со Стивеном косо.

«Господи, да ты на себя глянь, — укорила она себя, ожидая, пока Эдди позовет ее брата, — старухой становишься — только и радости, что на всех ворчать».

— Рени?

— Да, Стивен, это я. С тобой все в порядке? Он тебя не ударил, нет?

— Нет. Куда старому алкашу меня поймать.

Несмотря на обуревавший ее гнев, Рени ощутила укол страха, услыхав, как Стивен говорит об отце.

— Слушай, ты можешь там остаться на ночь… ну, пока папа утихомирится? Дай я поговорю с матерью Эдди.

— Ее тут нет, но она сказала, что не против.

Рени нахмурилась.

— Все равно, попроси ее позвонить. Я с ней поговорить хочу. Стивен, не вешай трубку!

— Тут я. — Голос у него был мрачный.

— Что с Соки? Ты так и не сказал, он появился в школе после… ну, когда у вас были неприятности?

Стивен поколебался.

— Он болел.

— Знаю. Но в школу-то он пришел?

— Нет. Его предки в Дурбан умотали. Кажется, они там с какой-то тетушкой живут.

Рени побарабанила пальцами по пульту, пока не сообразила, что едва не оборвала связь.

— Стивен, включи, пожалуйста, видео.

— Сломалось. Эддина сестренка уронила блок.

Рени пришло в голову, что это может оказаться и враньем — может, Стивен с приятелем занимаются какой-нибудь дрянью и не хотят, чтобы их видели. Она вздохнула. До квартиры Эдди сорок минут на автобусе, а сил у нее никаких не осталось. Ни на что.

— Позвони мне завтра, когда вернешься из школы. Когда мама Эдди вернется?

— Скоро.

— А вы двое чем заниматься будете, пока она не вернется?

— Ничем. — В голосе брата определенно прозвучала нотка самозащиты. — Ну, по сети полазаем. Футбол посмотрим.

— Стивен… — начала Рени и осеклась. Ей не понравилась собственная вопросительная интонация. Как Стивену научиться самостоятельности, если она будет обходиться с ним, как с младенцем? Собственный отец всего пару часов назад засыпал его обвинениями, а потом вышвырнул из дома. — Стивен, я тебе верю. Позвони завтра, ладно?

— Ладно.

Телефон пискнул, и Стивен исчез.

Рени взбила подушку и вытянулась в кровати, пытаясь как-то унять боль в голове и шее. Она хотела сегодня вечером прочесть статью в специальном журнале — такие вещи всегда стоит иметь в загашнике на случай переаттестации, — но слишком вымоталась. Разогреть в микроволновке замороженный обед, посмотреть новости. И попытаться не ворочаться часами в кровати от беспокойства.

Еще один вечер псу под хвост.

* * *

— Вы взволнованы, миз Сулавейо. Я могу чем-то помочь?

У Рени перехватило дыхание.

— Меня зовут Рени. И так меня и называй, Ксаббу, а то я чувствую себя бабушкой.

— Извините. Я не хотел вас обидеть.

Узкое лицо бушмена было необычно серьезным. Он поднял галстук и начал внимательно изучать узоры на нем.

Рени стерла с экрана диаграмму, над которой трудилась последние полчаса, вытащила сигарету и сорвала зажигалку.