стабилизировать рынок. Отраслям национализированной промышленности, наиболее пострадавшим от кризиса, будут выданы государственные кредиты. Условия возврата установит созданная для этой цели комиссия. Ошеломленные директора бесчисленных компаний поняли, что им предлагают миллионы для выкупа акций собственных концернов. Частные предприятия бросились национализироваться, и вскоре все газеты, например, оказались частью единого большого холдинга, контролируемого общим советом, немедленно сделавшим заем для выкупа акций, выброшенных на рынок Неемией и Иезекиилем Розенбергами. Мало кто задумывался, что таким образом ортодоксальные иудеи обезопасили свои деньги, и теперь приход Мессии или строительство Храма будут профинансированы англичанами при всеобщем увеличении налогообложения.
Обозревая мир, сэр Бернард предвидел возможность углубления кризиса. Бизнес, построенный на вооружениях и банковской сфере, со временем отомрет, но прежде разорит кучу мелких вкладчиков и обогатит крупных. Значительные средства, потраченные на вооружение, приведут к тому, что Запад уничтожит африканские армии в более или менее равном бою.
— У меня было предчувствие, — говорил сэр Бернард Кейтнессу, когда они повернули на площадь во время дневной прогулки, — что на старости лет я стану странствующим лекарем. Буду ездить из деревни в деревню в повозке, запряженной осликом, лечить несварение и взымать шестипенсовики. Составлю лекарство, знаешь, что-то вроде «Таблетки Трэверса заставят ваш желудок работать», «Панацея для нежного желудка». Присоединяйся. Будем пользовать желудок и душу одновременно. «Желудки направо, души налево. Диагноз бесплатно, оплата только за лекарство». И никаких чудес.
— Нет, так не пойдет. У тебя будет преимущество. Мне придется посылать к тебе своих подопечных. Многие из них думают, что их беспокоит совесть, хотя на самом деле это всего лишь желудок.
— Но согласись, с душой все равно что-то не так, — заметил сэр Бернард.
— Да, — задумчиво кивнул Кейтнесс. — Но они должны это понять, а не просто стонать от боли. Только, похоже, нам это не грозит. Сейчас все как-то притихло.
Действительно, усилия правительства и (предположительно) полиции не увенчались успехом. Найджел Консидайн и его друзья исчезли. Прокурор санкционировал обыск дома в Хэмпстеде, но он ничего не дал. Слуги исчезли так же бесследно, как и их хозяин. Инкамаси несколько раз допрашивали, но хотя он подробно поведал свою историю, эти подробности ничего не дали. Верховный Исполнитель всего лишь держал его в запасе. Зулусов, принимавших активное участие в войне, возглавлял двоюродный брат Инкамаси, тоже каким-то боком связанный с главным вождем и героем Чакой. Короля оставили под домашним арестом в доме сэра Бернарда, где он проводил дни в чтении, размышлениях и разговорах со своим хозяином и Кейтнессом. Филипп старался его избегать.
Филиппу хватало своих забот. Помимо полного крушения его надежд из-за войны, новых впечатлений, запавших ему в душу, вдруг осложнились отношения с Розамундой. Она отказывалась даже близко подходить к Колиндейл-сквер, а когда туда заходил он, отказывалась встречаться с ним. Даже когда они были вместе, ее не покидало раздраженное состояние, что было совершенно не похоже на обычную Розамунду. Размышления Филиппа о любви и Розамунде привели его к открытию: похоже, Розамунда не собиралась устанавливать никаких взаимоотношений с любовью, а тем более с восторгом любви. Она держала любовь на привязи и не проявляла особенного интереса к ее физическому аспекту. Если он старался объяснить, каким чудом она ему кажется, она спокойно выслушивала его восторги без всякого видимого удовольствия. Об ответных восторгах нечего было и говорить. Впрочем, до недавнего времени Филиппу восторгаться не запрещалось. Но теперь что-то изменилось. Розамунда явно избегала его. При встречах, все более редких, к ней нельзя было прикоснуться, даже приближаться слишком близко не рекомендовалось. Изабелла сказала ему, что сестра плохо спит. Но почему — оставалось неизвестным.
Как-то вечером, придя домой, Роджер застал жену в одиночестве. Он поцеловал ее и уселся в любимое кресло. Некоторое время оба молчали. Наконец Изабелла встрепенулась и произнесла:
— Ну, дорогой, что ты обо всем этом думаешь?
Сначала Роджер ничего не сказал, затем пробормотал:
— Я сделал, что мог. Бросил курс о возможных источниках комедий второстепенных авторов начала восемнадцатого века. Теперь они не узнают, откуда миссис Инчболд[39] брала свои сюжеты! Я говорил с ними обо всем, что знаю о могучих существах, встрече с тьмой и Макбете. Но я сам знаю слишком мало! Так я ничего не смогу сделать.
— Ты хочешь знать больше? — тихо спросила Изабелла.
— Да, хочу. Причем не так, как хочешь яблочного пирога с кремом или без крема. Это знание необходимо мне как воздух. Представь: за окнами есть воздух, а внутри — нет. Так вот, я готов разбить окно, чтобы дышать, а иначе я умру. Ну вот, ты сама меня спросила…
Изабелла подошла и встала рядом с ним.
Роджер взял жену за руку.
— Ты так не чувствуешь? — спросил он.
— Нет, я чувствую не так, — ответила она. — Видимо, я не могу так, как ты. Я думала, Роджер, дорогой, и пришла к выводу, что женщинам это, наверное, не нужно. Я хочу сказать — может быть, сила, о которой говорит твой мистер Консидайн, вовсе не новость в этом мире. Женщины всегда о ней знали и поэтому никогда не создавали великих произведений искусства. Возможно, они просто использовали эту силу для себя. Такова их природа.
Он задумчиво взглянул на нее.
— Пожалуй. Ты этим живешь, а мы об этом только говорим.
— Нет, — сказала Изабелла, садясь рядом с ним перед камином. — Нет, дорогой, не только это. Мы живем тем, что вы нам даете, я имею в виду, что для работы воображения вам надо больше сил. В конце концов, вам приходится быть охотниками, рыбаками и воинами. По-моему, тебе сейчас самое время пойти поохотиться. Мы легче уходим в себя, чем вы, но у нас это плохо получается — ведь вы так мало нам для этого оставляете.
— Нет, — потряс головой Роджер. — Не верю я во все эти различия между полами. И все же…
— Сейчас это неважно, — остановила его Изабелла. — Не стоит тратить время на отвлеченные разговоры. Что ты хочешь сделать, милый?
— Для начала хорошо бы сообразить, что я могу сделать, — сказал он. — Не бить же окна, в самом деле. Я хочу обнаружить эту силу, овладеть ею и открыть то, что должно быть открыто. Я хочу жить там, где живут они.
— Они? — спросила она.
— Консидайн, Микеланджело, Эпштейн[40] и Бетховен, — ответил он. — Я немного чувствую то, что они делают, но я хочу чувствовать больше. Я пытался… не смейся. Всю дорогу домой я говорил с собой и пытался понять, что же делать. У них есть чувство каждой детали — они не просто понимают слова, но понимают, что в них вложено, и как само человеческое существо реагирует на разные слова, словно на подводные течения. А потом поворачивают это чувствование в себя, в собственное желание… Я так не могу, потому что ничего не хочу, кроме общего спокойствия!
— Роджер, дорогой, это неправда! Есть у тебя желания, — сказала Изабелла.
Роджер заколебался.
— Ну, возможно, — согласился он. — Но ощущения мои смутны и неясны, я не вижу взаимосвязей, не знаю, как продвинуться вперед… — Он опять умолк, а потом вдруг спросил: — Филипп заходил?
Изабелла только собралась ответить, но тут в комнату вошла Розамунда, и разговор переключился на обыденные темы.
Розамунда неважно выглядит, подумал Роджер, похоже, она постоянно на грани истерики. Странно, что у Изабеллы такая сестра. Впрочем, Изабелла одна такая. Пока женщины болтали, он мрачно размышлял о том, что познакомься он раньше с идеями Консидайна, вряд ли женился бы на Изабелле — энергия любви направила бы его другим путем, трансформировалась бы еще во что-нибудь. Должно быть, множеству людей приходилось делать это в свое время, множество людей испытывали разочарование в любви и тогда… Да, но большинство просто тащилось по жизни, пока худшее не оказывалось позади. А ведь могли бы использовать эту силу для чего-то по-настоящему важного… для победы над смертью, например.
В комнате появилась безымянная Мюриэл. Она сказала:
