Моряки, верные себе, все равно называли постоялый двор по старинке еще добрых шестьдесят лет или даже дольше, но он был «Скалой и Ямой», и остался ею до сих пор, все с тем же привкусом заброшенности, что и всегда, — бимсом низким, в себя свернутым, сетями завешенным, подернутым солью и травой, обмоченной морем.
Потратив личные сбережения, Вавилон Мрак обзавелся прекрасным домом с садом за оградой и обустроился весьма уютно, Вскоре увидели, как он ведет серьезные религиозные беседы с единственной в городке дамой благородных кровей — кузиной герцога Аргайллского, в изгнании Кэмпбелла, небедной и без затей. Она была не красавица, но бегло читала по-немецки и знала кое-что из греков.
Они поженились в 1851-м, в год Великой выставки, и на медовый месяц Мрак повез жену в Лондон, а после он никогда не брал ее с собой, даже в Эдинбург. Куда отправлялся он верхом на вороной кобыле, никто не знал, и никто не следовал за ним.
Ночами порой случалось беспокойство: в доме священника вспыхивали все окна, там швыряли мебель и тяжелые предметы, но спросите Мрака — что делали немногие, — и он бы ответил, что душа его в опасности, и он сражался за нее, как полагается всякому.
Его жена хранила молчание, и если супруг исчезал на несколько дней, или видели, как он бродит в черном одеянии по высоким скалам, то и пускай, потому что он Служитель Господа и не признает иного суда, кроме Господнего.
Однажды Мрак оседлал свою кобылу и пропал.
Его не было месяц. Вернувшись, он стал мягче и спокойнее, только в лице его явно читалась печаль.
С тех пор месячные отлучки случались дважды в год, но никто не знал, куда он ездит, пока в «Гагарке» — то есть «Скале и Яме» — не поселился человек из Бристоля.
Опасливый, с глазами, сидящими так близко, словно они все время подсматривали друг за другом, и привычкой щелкать за беседой пальцами, очень быстро. Его звали Прайс.
Однажды в воскресенье, сходив в церковь, Прайс сидел у камина, удивленный лицом, — и наконец из него вытянули: если не Вавилона Мрака он встретил не только раньше, но и только что, значит, в Бристоле кого-то пометил сам дьявол.
Прайс утверждал, что видел, как Мрак, одетый в совершенно другую одежду, навещал некий дом в окрестностях Клифтона недалеко от Бристоля. Прайс обратил на Мрака внимание из-за его роста — высокого, и осанки — весьма надменной. Он ни разу не видел этого человека с кем-нибудь, всегда одного, но мог бы поклясться своей татуировкой, что человек — один и тот же.
— Он контрабандист, — сказал кто-то из нас.
— У него любовница, — предположил другой.
— Это не наше дело, — сказал третий. — Он выполняет здесь свои обязанности и платит по счетам, причем щедро. Все остальное касается только его и Господа.
Остальные не были так уверены, но поскольку ни у кого не было денег, чтобы выследить Мрака, никто и не мог поручиться, правдива ли история Прайса. Однако тот обещал держать ухо востро и прислать весточку, если вдруг снова увидит Мрака или кого-то похожего.
— И он увидел?
— О да, еще как увидел, да только мы так и не выяснили, что затеял Мрак и зачем.
— Тебя там тогда не было, ты еще не родился.
— На мысе Гнева всегда был Пью.
— Но не тот же самый Пью.
Пью не сказал ничего. Надел радионаушники поманил меня к окну.
— Вон Макклауд», — сказал он.
Я навела бинокль на красивый грузовой корабль, белый на прямой линии горизонта.
— Такого корабля с призраком ты больше не увидишь.
— Что за призрак?
— Прошлое, — сказал Пью. — Двести лет назад построили бриг под названием «Макклауд», и порчи в нем было не меньше, чем парусов. Когда Королевский флот затопил его, капитан поклялся: они с кораблем когда-нибудь вернутся. Ничего не происходило, пока не построили новый «Макклауд», но в тот день, когда его спустили на воду, все на причале увидели, как из корпуса нового корабля вырастают рваные паруса и сломанный киль старого «Макклауда». Это корабль с кораблем внутри — и это факт.
— Это не факт.
— Правда чистейшей воды.
Я посмотрела на «Макклауд» — скорость, лоск, турбины, компьютерное управление. Как в этом корпусе могут дуть пассаты прошлого?
— Точно тебе говорю — как русская матрешка, — сказал Пью. — Один корабль у другого внутри, и в штормовую ночь можно увидеть, как над верхней палубой дымкой висит старый «Макклауд».
— Ты видел его?
— И видел, и плавал, — ответил Пью.
— Когда это ты побывал на новом «Макклауде»? Он доковался в Глазго?
— Я ничего не говорил о новом «Макклауде», — ответил Пью.
— Пью, тебе же не двести лет.
— Это факт, — сказал Пью, моргая как котенок. — Точно, факт.
— Мисс Скред говорит, чтобы я не слушала твои истории.
— У нее нет дара, потому и говорит.
— Какого дара?
— Второго Зрения, данного мне в тот день, когда я ослеп.
— Что это был за день?
— Задолго до того, как ты родилась, хоть я и видел, как ты подходишь по морю.
— Ты знал, что это буду я, сама я, какая есть — я?
Пью засмеялся:
— Так же точно, как я знал Вавилона Мрака, или кто-то вроде меня знал кого-то вроде него.
Я притихла. Пью мог бы услышать, как я думаю. Он коснулся моей головы — легонько, странно, как мог только он, словно паутина.
— Это дар. Если теряешь одно, обретаешь другое.
— Мисс Скред так не говорит, мисс Скред говорит, что Жизнь — это Неотвратимые Сумерки Ночи. Она вышила это над очагом.
— Что ж, она никогда не была оптимисткой.
— А что ты видишь своим Вторым Зрением?
— Прошлое и будущее. Только настоящее — во мраке.
— Но в нем мы и живем.
— Пью там не живет, дитя. Волна разбивается, подступает другая.
— Где же настоящее?
— Для тебя, дитя, — везде, как море. Для меня море никогда не спокойно, оно всегда меняется. Я никогда не жил на суше и не могу судить о том и о сем. Я лишь могу сказать, что убывает и что происходит.
— Что убывает?
— Моя жизнь.
— Что происходит?
— Твоя жизнь. Ты будешь смотрителем после меня.
Какую историю, дитя?
Историю со счастливым концом.
На всем белом свете не бывает такого.
Счастливого конца?
Конца не бывает.
