самые величественные похороны в Азии со смерти Кубла-хана.
И все только потому, что Квин хотел помочь Большому Гоби и, стараясь помочь, познакомил его с тем, кому суждено было стать его убийцей.
Незадолго до полуночи они шли вдоль канала на задворках суси-ресторана – и тут из тени вышел молодой японец с автоматом в руках. На нем был темный деловой костюм, он был коротко пострижен, но Квин все равно не узнал бы его без фальшивых усов и бакенбард. Японец ткнул автоматом в переулок и зашагал, бесстрастно гоня их перед собой.
Они зашли в глухой тупик. Прозвенел звонок. Стена отъехала в сторону, открывая огромный, ярко освещенный холл, где сотни молодых женщин в белом и в хирургических масках сидели на скамейках, неотрывно смотря в экраны миниатюрных мониторов. На экранах мелькали поступавшие из процессоров картины со всего света: скотные дворы и нефтеочистительные заводы, заводы, производящие фотооборудование, массажные кабинеты, цеха сборки мотоциклов, бары и рестораны, заводы, где выпускали транзисторные приемники, всевозможные предприятия и фабрики.
Охранник жестом велел им пройти в другой большой зал, тускло освещенный, где молодые люди в белом и в хирургических масках наблюдали за работой машин, складировавших и упаковывавших пачки валюты.
Следующая дверь вела в темноту. Они вновь оказались на улице, у канала. Узкий мостик вел к плавучему дому.
Едва они вступили на мостик, зажегся свет. Из колонок понеслась цирковая музыка. Они прошли через крохотную комнату с голой полотняной койкой и одной пустой вешалкой на стене – рядом с хлыстом и рупором. Через следующую дверь они поднялись на палубу.
Вода была черна и недвижна. На противоположном берегу канала на сотни ярдов простиралась глухая стена склада. Угольная жаровня горела у края посыпанной опилками палубы. Там и сям были расставлены складные полотняные стулья. С одного из них поднялся низенький толстый человек – на нем были очки в стальной оправе и фрак розовато-лилового цвета. Он улыбнулся, протягивая руку.
Как раз вовремя, сказал он. Я сегодня угощаю монгольским ассорти из жареного мяса. Как вас зовут?
Квин.
Низенький толстяк сердечно пожал ему руку.
Кикути-Лотман, очень приятно, мистер Квин. Я уже подумал, не случилось ли с вами чего. Я ожидал увидеть вас вскоре после того, как вы закончите расследования. Вас задержали?
Квин указал на перевязанное ухо Большого Гоби. Кикути-Лотман понимающе покачал головой.
Несчастный случай? Как печально. Но в любом случае вы наконец здесь, и мы можем поболтать. Кто это прислал вас ко мне?
Отец Ламеро.
Ах, прекрасный человек, такой мягкий, утонченный. Я не видел его с детства. Извините меня, пожалуйста.
Молодой человек с автоматом щелкнул каблуками и протянул Кикути-Лотману отчет, который он просмотрел с совершенно непроницаемым лицом. Охранник стоял по стойке «смирно». Кикути-Лотман зажег длинную сигару и жадно затянулся.
Сейчас разберемся, сказал он. Продай наш корейский текстиль, кувейтскую сырую нефть и кабульских коз. Купи сурабайские[35] бордели и свергни правительство в Сирии. С боливийской делегацией я встречусь на следующей неделе. Передай семьям в Бельгии и Бали, чтобы прекратили раздоры, а не то я расторгну контракты. Скупи по спекулятивным ценам нерафинированный сахар в Бирме через Бейрут. Приостанови сделки с южно-африканскими алмазами до тех пор, пока венесуэльцы не согласятся на наши условия покупки ананасов. Принеси джин, лед и горькую настойку.
Охранник щелкнул каблуками и вышел. Кикути-Лотман вынул из кармана галстук, снял тот, что был на нем, и завязал новый.
Видел только в детстве, повторил он, в Камакуре перед войной. Он часто навещал человека, который взял на воспитание меня, сироту без имени, – рабби Лотмана, бывшего барона Кикути. Лотман всегда восхищался тем, как много Ламеро знает о театре Но. А вы не интересуетесь Но?
Квин покачал головой.
Вот и я тоже. Театром да, но не таким.
Он умолк, улыбаясь, словно предоставляя Квину сделать из этого какие-то выводы. Но поняв, что Квин ничего не скажет, он быстро кивнул.
Я так понимаю, он вам ничего не рассказал обо мне. Ну так как же зовут вашего друга?
Гоби.
Гоби? Пустыня в Китае? Любопытное имя. По-китайски его бы звали Шамо. Так они ее называют, это означает «песчаные пустоши». В доисторические времена там жил народ, который называют жителями дюн. Вместе с яйцами динозавров там находят памятники материальной культуры. Не хотите ли выпить перед ужином?
Они уселись у походного складного стола, и Кикути-Лотман приготовил розовый джин.[36] Слуга, седовласый низенький человек, появился с подносом, на котором лежали почки и печень, сердце, селезенка, рубец, язык, жилы и горло. Что-то в этом человеке напомнило Квину Маму – то ли его рост, то ли покорный взгляд. Слуга был коренаст, а Мама хрупка, и выражение сострадания, не сходившее с ее лица, на его лице превращалось в жесткость.
Кикути-Лотман осмотрел поднос и дал указания, как готовить мясо. Одновременно он нарезал лук-порей и жеруху для салата.
Кажется, я с ним раньше встречался, сказал Квин, кивнув в сторону слуги, склонившегося над жаровней с углями.
Вряд ли, отвечал Кикути-Лотман. Он один из двух моих личных телохранителей и всегда при мне. Второй – тот молодой человек, что проводил вас сюда. Молодого я зову студентом, а старого – полицейским, потому что ими они и были, когда я их нанимал. У студента хорошая память, а полицейский хорошо жарит мясо. А теперь, мистер Квин, давайте поговорим. Зачем вы пришли?
Я пытаюсь узнать что-нибудь об отце, хотя я не представляю себе, что вы можете мне о нем сообщить. Он умер перед войной.
Перед войной я был ребенком, мистер Квин, и единственные иностранцы, которых я знал в детстве, – два друга рабби Лотмана. Один был отец Ламеро, а другой – престарелый русский лингвист по имени Аджар, он тоже жил в Камакуре. Аджару тогда было под восемьдесят, вы, наверное, только что родились. Неужели позднее вы изменили имя на более американское?
Кикути-Лотман ухмыльнулся. Квин улыбнулся и покачал головой.
Боюсь, что нет. Это получилось бы складно, но Аджар – не тот человек, которого я ищу.
Ищете? Вы же сказали, он умер. Что вы имеете в виду?
Что очень мало знаю о своих родителях, кроме того, что они жили здесь. Я приехал в Японию, чтобы узнать хоть что-нибудь.
Но как я могу вам помочь, если я никогда не знал Квина и даже о нем не слышал?
Не знаю. Я знаю только то, что отец Ламеро велел мне прийти к вам – и вот он я.
Квин улыбнулся. Кикути-Лотман рассмеялся.
Мне кажется, сказал Кикути-Лотман, что старый иезуит неспроста вас ко мне направил. Что ж, он хитер, само собой. Полагаю, он знал вашего отца?
Не очень хорошо, только с одной стороны. Он иногда виделся с ним, но никогда подолгу. Он мало что мог мне рассказать.
Но он все-таки знал его, как и рабби Лотмана. Он знал вашего отца и знал моего опекуна, и, очевидно, есть причина, по которой он хотел нас свести. Вы не знаете зачем?
Нет.
Кикути-Лотман снял очки, чтобы протереть стекла, и его глаза превратились в две темные точки. Снова водрузил очки на нос, и Квин встретился с взглядом двух огромных улыбающихся глаз.
Думаю, что
