будут обследовать в медицинском институте. Она стала в тонкостях рассказывать мне об анализах и процедурах, которые ему предстояло пройти. Я, знаете ли, не врач, поэтому мало что понял. Просто повторял как попутай: «Что ж, хорошо» и «Замечательно». Хотя меня не очень радовало, что она и Брюс тоже улетают в Бостон.
– Ну, мы пробудем там всего неделю. – Сказав это, она зевнула. Хочет спать или ей просто все равно?
– Целую неделю! – Мне стало так грустно, что голос дрогнул.
Это был долгий срок, учитывая то, что в нашем доме воцарился режим, разработанный доктором Леффлером. Мне было страшно оставаться наедине с мамой, которая решила придерживаться пуританских правил.
– Я вернусь четвертого июля.
– И что тогда? – спросил я угрюмо.
– Тогда будет праздник! Все будут танцевать прямо на улицах!
Я молчал. Она поняла, что мне не совсем ясно, что она имеет в виду.
– Наверное, это звучит немного странно, но это очень весело, честное слово. Дедушка пригласил пиротехников, и у нас будет настоящее представление с фейерверками. Потом все будут танцевать, а потом… тебя ждет очень приятный сюрприз!
– Какой? – Я знал, что это за сюрприз.
– Тебе он понравится.
– И все-таки? – Мне хотелось, чтобы она произнесла это вслух.
– Это большой секрет.
– И что?
– А то, что, если я все-таки скажу, мне придется убить тебя, и тогда тебе опять не удастся его получить.
Потом она сказала, что любит меня, и мы стали ворковать как два голубка. От этого у меня всегда поднималось настроение. Но что-то меня беспокоило. Произошло столько всего: она уезжает, ее отец вышел из комы, Брюс покрасил волосы… Да еще мама со своими посткоитальными разговорчиками о том, что, если любишь своего ребенка, нужно уметь быть жесткой. Только я начал понимать, как расположены звезды на моем небосклоне, как они тут же поменялись местами.
Я заснул, чувствуя себя одиноким и покинутым. А проснулся с таким сильным чувством потери (хоть мне было сложно сказать, что именно я потерял), что когда стал нарезать банан, чтобы съесть его вместе с хлопьями на завтрак, то не выдержал и выбежал из дома, направляясь к взлетной площадке. Мне казалось, что если увижу ее, то чувство беспокойства исчезнет.
Я бежал по кукурузному полю, потом по пастбищу, засеянному клевером, – он доходил мне до лодыжек. У меня закололо в боку, и я побежал медленнее. Потом увидел старые железнодорожные пути, заросшие чертополохом. Они использовались ранее, когда Осборн привозил сюда гостей в собственных вагонах, соревнуясь с железной дорогой «Эри-Лакаванна».
Я задыхался и весь покрылся потом, но когда подбежал к взлетному полю, то самолет уже оторвался от земли. Мне показалось, я видел, как Майя помахала мне рукой и послала воздушный поцелуй, но, с другой стороны, было очевидно, что на таком большом расстоянии это могло мне только привидеться. Мне стало неудобно оттого, что я так явно обнаружил, как отчаянно нуждаюсь в ней.
Гейтс, водитель «скорой помощи» и люди, которые работали на поле, вылупились на меня так, словно я бродячая собака, которая вбежала в дом, где ее вовсе не ждали. Даже трехногий Лабрадор, который сидел на заднем сиденье автофургона, на котором приехали Лэнгли, залаял, глядя на меня.
– Она уже улетела. Финн, – сказал Осборн, внимательно смотря на меня. Выражение его лица ясно говорило, что ему тоже не совсем понятно, что я здесь делаю.
– Да нет, Майя здесь ни при чем.
– Правда? Непохоже, что это была просто утренняя пробежка – одежда у тебя неподходящая.
– Я хотел увидеть вас, мистер Осборн.
– Почему ты просто не позвонил мне?
– Когда говоришь с человеком по телефону, ему легче отказать.
Он решил, что это забавно.
– Очень умно с твоей стороны. Так о чем ты хотел меня попросить?
– Мне нужна работа.
18
Когда я пришел домой, мамы там уже не было. После сеанса массажа она отправилась на ланч с Леффлером. На десерт у них было собрание общества, а в качестве средства, улучшающего пищеварение, – девять лунок в Клубе любителей гольфа. Когда она вернулась, я сидел в комнате и дописывал письмо папе. Мне казалось, Осборн сообщит ей о нашем разговоре, который состоялся сегодня утром. Но она не вошла в мою комнату, так что, следовательно, он ей ничего не сказал. Мама была в хорошем настроении, судя по тому, что, стоя в душе, фальшиво напевала модную песенку «За зимой идет весна…».
Когда я спустился вниз, чтобы перекусить, то увидел бирюзовую сумку с инициалами моей матери. В ней лежал новый набор клюшек. Это был подарок Леффлера – я узнал это, прочитав карточку, торчащую из сумки. Понимаете, учитывая сложное положение, в котором я оказался, это была не слежка, а разведка. «Моему дорогому другу. ХХО. Дик [36]». Надо же, имя из трех букв. Здорово.
Когда мама спустилась вниз, на ней было надето голубое платье с белым воротничком и нитка жемчуга, которую она отказалась возвратить бабушке, когда ее выперли из колледжа за то, что она забеременела. Но ногах у нее были бельгийские туфли. В Флейвалле это называлось «одежда на каждый день». Доктор На Три Буквы появился в синем пиджаке и белых шерстяных брюках. И при галстуке, призванном напомнить всем о том, что он закончил Йельский университет, – если кто забыл, конечно. Выглядел он так, будто только что сошел с борта яхты. Вообще-то океан находился в сотне миль отсюда. Они оба нервничали. Мне стало радостно от мысли, что это из-за меня, и поэтому я решил: не стоит покидать их слишком быстро. Когда я понял, что их беспокойство со мной никак не связано, я почувствовал большое разочарование. Все дело в том, что они впервые появлялись на людях как пара.
– Ну, как я выгляжу? Нормально? – Мама подняла руки вверх и закружилась, словно балерина на коробке из магазина дешевых ювелирных украшений.
– Ты прекрасна, словно любовное стихотворение!
– Вы что это так разоделись?
– У Мак-Каллумов вечеринка. – Мама сказала это таким тоном, будто ей эти званые вечера уже поперек горла стоят.
– Интересно, а Двейн тоже там будет? – Леффлеру моя шутка не показалась смешной.
– Кто такой Двейн?
– Я тебе в машине объясню.
Поскольку мама не гнушалась любезно разговаривать с лопоухим уродом, который, не понижая голоса, высказывал предположение о том, что она любовница Осборна, то, надо полагать, и история появления Двейна на свет ее не особенно огорчит.
– А ты, Финн, сегодня вечером останешься дома.
– Хорошо. – Леффлер потащил ее к двери. – Все равно мне завтра рано вставать. – Она даже остановилась, услышав это.
– Зачем?
– Завтра начинаю трудовую жизнь. Меня приняли на работу. – Стоило получить эту работу хотя бы для того, чтобы видеть выражение их лиц в эту минуту.
– Похвально, Финн. Мои поздравления! – Леффлер пожал мне руку. Ладони у него были потными.
– Подожди минутку. Кто тебя принял на работу?
– Мистер Осборн. Он будет платить мне пятнадцать долларов в час за то, что мы будем заниматься по
