четыре часа в день. И никаких налогов.
Мы все обсудили, когда он отвозил меня домой на своем «роллс-ройсе». Чего-чего, а этого мама не ожидала.
– Какое ты имел право беспокоить мистера Осборна?
Вот так! Я обвел ее вокруг пальца! Ай да Финн!
– Я его ничем не обеспокоил. И это все-таки лучше, чем быть твоей горничной.
– Мы и так ему многим обязаны.
– Это ты ему многим обязана, а не я.
– Не смей говорить со своей матерью таким тоном!
Я знал, что Леффлер не выдержит и ввяжется в наш разговор. Мама схватила меня за руку.
– Ты сейчас же позвонишь мистеру Осборну и скажешь, что отказываешься от его предложения.
– Но это же неправда! Почему я должен врать человеку, который так много для нас сделал? Впрочем, если тебе действительно это нужно, я позвоню и объясню ему, почему ты не хочешь, чтобы я у него работал.
– Это твоя мать будет решать, что ты будешь делать, а что нет.
– Но она же сама хотела, чтобы я начал работать. Ты говорила, что я должен знать, что в жизни есть определенные правила. Тот же человек, у которого вы оба работаете, нанимает меня, и после этого вы говорите, что это плохо?
– Я не работаю у мистера Осборна.
– Он построил вашу больницу! – Леффлер уже готов был заорать на меня, но тут я быстро сказал: – Понимаешь, мама, все наши действия влекут за собой определенные последствия.
Именно эту фразу произнес Леффлер, когда они с мамой валялись голыми на полу. Видимо, она показалась им знакомой.
– Что ж, может, это действительно не худший выход из положения, Лиз.
– И дома я буду реже бывать… Они поняли, что мне все известно.
– И что ты будешь для него делать?
– Проводить инвентаризацию, по крайней мере так это называет Осборн.
– Инвентаризацию чего? – Мама заметила, что ее дружок смотрит на свои часы «Роллекс».
– Не знаю. Он не сказал. Он хочет, чтобы я составил для него список какого-то барахла.
Леффлер опять посмотрел на часы.
– Мы на вечеринку опоздаем.
– А что это за вечеринка?
– Мак-Каллумы пригласили нас на коктейль, – сухо ответила мама. – Надо было сообщить мне, прежде чем обращаться к чужому человеку. Знаешь, мы же одна семья, и поэтому мы должны общаться друг с другом.
– Коктейль! Ну надо же! Довольно странно, что они решили пригласить людей, которые не пьют. – Я хотел общаться.
Потом я посмотрел телевизор и пообедал чипсами, положив их в синюю фарфоровую тарелку. По словам мамы, она тоже была из музея, так же как и коврик. Бывшая хиппи, а столько всего знает о разных вещах! В настоящее время ее бунт приобрел облик увлечения материальными ценностями.
В десять часов из Бостона позвонила Майя. Я покурил марихуаны и выпил последнюю бутылку пива, лежавшую в подвале. Мы обсуждали, как относиться к выздоровлению ее отца – было это чудом или просто удачным стечением обстоятельств?
Доктор Леффлер привез маму домой раньше, чем я ожидал. Хорошо, что она не сразу вышла из машины – они еще обжимались в ней некоторое время. Я как раз успел открыть окна, чтобы проветрить комнату. Потом сбежал вниз, на кухню, за ментоловыми пастилками, чтобы мама не почуяла запаха пива, но никак не мог их найти и вместо этого глотнул чесночной приправы. Все было бы не так плохо, если бы я не проглотил заодно и отвратительный кусок плесени. Когда мама вошла в дом, я ел мороженое, пытаясь заглушить мерзкий привкус у себя во рту.
– Финн, я должна перед тобой извиниться. Я же сама требовала, чтобы ты нашел себе работу на лето.
– Принимаю ваши извинения, – ответил я и рыгнул.
Мне было приятно, что она наконец-то хоть за что-то извинилась. Правда, меня тошнило от мороженого, при помощи которого я пытался избавиться от вкуса заплесневелой салатной заправки.
– Когда я упомянула о том, что мистер Осборн готов взять над тобой шефство, многие просто позеленели от зависти. –
– Хотел бы я, чтобы у меня был повод сказать так про тебя! – Яблочко от яблони недалеко падает.
– Я очень стараюсь, Финн.
– Почему ты не можешь просто быть самой собой?
– Кто бы говорил.
Тут она права, ничего не попишешь.
19
Когда я направлялся к дому Осборна, мама как раз возвращалась от него. Мы помахали друг другу, потому что, если бы мы этого не сделали, нам было бы еще хуже. Мы хорошо знали друг друга, и нам не нравилось, что мы становимся иными людьми.
Подойдя к дому Осборна, я увидел его стоящим во дворе и бросающим монетки в фонтан.
– Загадали какое-то желание?
На голове у него была большая соломенная шляпа. Он был одет в шорты цвета хаки, которые натянул чуть ли не до груди, и сандалии разного цвета. Ножки у него были тоненькими, а живот разбухшим – он был похож на яйцо на ходулях.
– Нет. Просто пытаюсь вспомнить, как я делал это, когда был мальчишкой.
Он взял у садовника грабли и вытащил из фонтана мелочь, которую только что туда бросил. То ли это бережливость, то ли маразм. Одно из двух. Или и то и другое. Трудно сказать.
Я пошел в дом. Мы вошли в какой-то шкаф, который оказался лифтом.
– Будем работать наверху.
Мы поехали на третий этаж.
– Что мы будем инвентаризировать?
– Прошлое.
Я не совсем понял, что он имеет в виду. Но тут он открыл дверь из красного дерева, ведущую в бильярдную комнату. На гигантском столе, обитом фетром, лежала огромная куча фотоальбомов, конвертов и папок, набитых полароидными снимками, портретами и пленками разной формы, размера и вида. Эта гора доходила мне до груди. Некоторые снимки пожелтели, другие приобрели цвет платины. Там были черно- берые, цветные, глянцевые фотографии размером восемь на двенадцать сантиметров… Честное слово, их там было несколько тысяч! Такого беспорядка я в Флейвалле в жизни не видел. Наконец-то я почувствовал себя в своей тарелке! На столе лежали крошечные фотографии, сделанные еще в двадцатых годах, – размером они были не больше печенья, и неправдоподобно яркие снимки, сделанные в пятидесятых, с красиво вырезанными уголками. На них были изображены молодые красивые люди. Некоторые из них давно умерли. Но пока они наслаждались жизнью в оазисах роскоши и богатства, которые располагались в разных сторонах света.
Осборн по локоть погрузил руки в эту кучу и небрежно вытащил оттуда пару пригоршней. Он был похож на Скруджа Мак-Дака, купающегося в золотых монетах.
– Я все откладывал и откладывал это занятие. Все надеялся, что когда-нибудь, когда состарюсь, мне уже не будет грустно перебирать эти снимки.
Черт побери… Но я так и не дождался этого времени. Десять лет назад я приказал, чтобы все
