Шурик переглянулся с матерью, это был целый бессловесный разговор: надо потерпеть... кто же виноват... вечная история, всегда у нас так получается... а как хорошо было бы провести вечер вдвоём... прости, мамочка, что я такой идиот и поддался на провокацию Ирины Владимировны... да что ты, дорогой, это я виновата, я сама должна была всё это остановить... делать нечего, надо перетерпеть... и кто позвал этого Арика... это получилось случайно, совершенно случайно... Прости, пожалуйста. ..
Арик говорил долго и невпопад, начав от Шурика и окончив построением светлого будущего... Это была какая-то Богом проклятая квартира: сначала в ней жил еврейский большевик, храбрый Мармелад, теперь поселился армянский...
Наконец чокнулись, сели и принялись жевать.
Все старались: Катя – вести себя хорошо, не ронять кусочков и не греметь вилкой, Шурик, чтобы всем было удобно, и тарелки не пустели, Светлана – занимать своё место возле Шурика так выразительно, чтобы близость их отношений видна была всем. И белая блузка тоже была не случайно надета: белое – освежает, конечно, но и освещает, и намекает... Вера положила салфетку на колени и старалась не испачкать едой новое платье. Впрочем, она и не ела...
– Тебе чего-нибудь положить? – тихо спросил Шурик, склонившись к матери.
– Упаси Господи. Меня тошнит от одного вида еды, – нежно улыбнулась Веруся.
– Ну, это ты уж слишком. Вообще-то всё очень вкусно. Может, немного салата? – Шурик потянулся к вазе.
– Ни за что, – шепнула Вера и улыбнулась самой артистической из своих улыбок: подбородок вниз, глаза вверх...
Ирина Владимировна чувствовала себя вполне счастливой: впервые в жизни ей удалось полностью себя реализовать. Она сделала всё, что умела, и всё, о чем мечтала в голодные и полуголодные годы: фаршированного капустой гуся, как делала её бабушка, и пирог на четыре угла, и тельное. И всё получилось на славу... К тому же сегодня она собиралась съесть бутерброд с чёрной икрой, которую в детстве попробовать не успела по малолетству, а в более поздние годы волшебного этого продукта в глаза не видела...
Гости счастливыми себя не чувствовали, а, напротив, по разным причинам испытывали недовольство – в особенности две пожизненные подруги Веры Александровны, Кира и Нила. Они были в свежей ссоре, и каждая из них была уверена, что не встретит на торжестве другую. Но мало того, что Вера, прекрасно зная о ссоре, пригласила обеих, она ещё имела бестактность посадить их рядом за столом, и теперь они сидели, глядя в разные стороны, лишившись и дара речи, и аппетита.
Арик и Зира, армянские соседи, тоже были в свежей ссоре, случившейся прямо перед выходом: Зира надела свой лучший наряд, Арик, критически оглядев жену, сказал, что ей место в таком платье на ереванском базаре. Зира заплакала, сняла платье и отказалась идти. Арику пришлось долго её уговаривать и утешать, и он знал, что ему долго ещё придётся рассчитываться за неосторожное замечание. Аллочка была разочарована отсутствием Жени. Из трёх пришедших «студийных» девочек одна была влюблена в Шурика с пятого класса, а теперь уже училась в институте. Сидя напротив Шурика, она свежо переживала безответную любовь. Вторая, пятнадцатилетняя, нисколько в Шурика влюблена не была. Напротив, влюблена она была в Веру Александровну и ревновала её ко всему белому свету. Третья, из ранних учениц Веры Александровны, озабочена была отсутствием положенного женского недомогания и ужасными возможными последствиями... Её тошнило, и было ей не до еды.
Ирина Владимировна, пока находилась в предварительном возбуждении, чувствовала себя окрылённой, но когда заметила явную диспропорцию между количеством наготовленного и возможностями едоков, ушла на кухню рыдать. С этого момента Шурик и Вера попеременно навещали её на кухне, пытаясь остановить приступ безудержного плача.
Арик тем временем всё более входил в раж, возносил к небу рюмки и провозглашал тосты: выпили за маму, за покойного папу, за бабушку и всех предков, за небо и за землю, за дружбу народов и ещё раз за светлое будущее. Подруги Веры давились от смеха и на этой почве помирились.
Далее закуску сменили горячие блюда. Здесь пришлось вступить в действие Светлане, поскольку Ирина Владимировна вышла из строя и собралась с силами только к десерту, когда осовелые гости могли только слабо шевелить руками и языками, точно как в немом кино, показываемом в замедленном режиме. Гости съели пирожные, выпили чаю и стали тихо расползаться, придерживая животы. И тут Светлана обнаружила недостачу: исчез Шурик. Он вышел проводить Аллу с Катей, но шепнул об этом только матери. Светочку же он в известность не поставил, – отчасти из-за того, что собирался посадить их в такси и сразу же вернуться, отчасти от полного расслабления и потери бдительности: за годы общения со Светочкой он прекрасно узнал, как опасно давать ей повод для переживаний...
Катя засыпала, и Шурик нёс её на руках. Когда удалось остановить такси, девочка крепко спала, но когда Шурик попытался переложить её на руки матери, она обхватила его за шею и заплакала:
– Ты нас не бросишь? Мам, он нас тоже бросит. .. Не уходи, Шурик...
Шурик сел в такси. Катя, уткнувшись ему в плечо, мгновенно заснула.
– Ты понимаешь, какая это травма для ребёнка? – шепнула Аллочка и положила руку на другое Шуриково плечо.
Шурик это понимал. Он понимал также, что травма не одна, а две. Он посмотрел на часы – всего четверть одиннадцатого, так что он вполне успеет вернуться к гостям. Главное – сразу же позвонить маме.
Как только он вошёл в бывшее супружеское гнездышко Жени Розенцвейга и передал Катю на руки Аллочке, сразу же взялся за трубку:
– Мамочка, мне пришлось Аллу с Катей домой отвезти. Я скоро буду.
Веруся выразила недовольство. Сказала шепотом, чтоб приезжал поскорее, потому что Ирина в истерике: осталось такое количество еды, что не влезает в холодильник, и теперь она составляет счёт, сколько было потрачено и сколько всего осталось и собирается выплачивать разницу в рассрочку. ..
– Умоляю, приезжай скорей, я этого не выдержу! – шепот звучал драматически.
Вошла Аллочка с распущенными волосами и в чем-то розовом и прозрачном. Катя была раздета и спала. Алла демонстрировала готовность быть утешенной. Подошла к Шурику, положил а руки ему на плечи и посмотрела вопрошающе:
– Как ты думаешь, он меня совсем не любит?
Шурик погладил кудрявые волосы. Это не имело особого для него значения, но всё-таки вызывало лёгкое раздражение: ей было необходимо излить душу. Он спешил домой. Встал. Аллочка заплакала. Он обернулся к ней:
– У меня гости дома.
– Почему я такая несчастная... – шмыгнула она носом.
Он ковырнул петельку, расстегнул пуговку. Своё дело он делал молча, Аллочка продолжала лепетать:
– Ну почему? Почему так? Ты как мужчина в сто раз его лучше, и Катька тебя любит... Почему мне нужен только Женька? Почему?
Этот вопрос ответа не требовал.
Бедная дурочка, всем вам нужно одного...
Гости разошлись, не съевши и половины приготовленной еды. Светлана, надев фартук, со смиренным достоинством мыла посуду. Ирина Владимировна рыдала в комнате Веры, и та вяло её утешала, ожидая, когда же придёт Шурик и примет на себя страдания.
– Ириша, я не понимаю, что ты так расстраиваешься. Стол был прекрасный...
– А траты? Ты знаешь, сколько это стоило? Ужас! Вот я посчитала, – Ирина шарила трясущимися руками в карманах фартука. – Вот!
Она совала Вере листок, на котором выстроился частокол кривых цифр.
– Это четыре моих пенсии! А сколько всего осталось! Я совершенно не рассчитала! Я никогда не умела считать! И осталось больше половины...
– Так это прекрасно! Мы целую неделю будем есть!
– Я компенсирую затраты! – причитала Ирина. – Я буду выплачивать...
– Ириша, успокойся, я прошу тебя... Ну какое это имеет значение? У Шурика тридцатилетие, и ни в
