К утру у нее родилась молчаливая девочка, тянущаяся к звукам и свету. «Возможно, когда она вырастет, — подумала Эрика, — волосы у нее будут такие же красивые, как у ее матери».
Эрика открыла рот, чтобы сказать что-нибудь сидевшей рядом женщине. Что-то ведь нужно сказать? Нет. Эрика отбросила эту затею. Зачем ей вообще что-то говорить? И почему она столько напридумывала? Может, из-за парнишки на заднем сиденье — пусть он не сын этой женщины, но зато немного похож на Рагнара… Она взглянула на него в зеркало.
— Я сказала «Рагнар»?
— Нет, вы ничего не сказали, — ответила женщина, посмотрев на Эрику.
Эрика улыбнулась:
— Простите. Я иногда разговариваю сама с собой — особенно когда я за рулем.
Снова взглянув на парнишку, Эрика поняла, что ошиблась. Нет, он не похож на Рагнара.
Рагнар был совсем тщедушным, и руки его казались крошечными.
А этот парнишка похож на Магнуса.
— Мне нужно заехать на заправку — бензина долить и позвонить сыну, — сказала Эрика. — Сообщу ему, что вместо Эребру я переночую в Сунне. Магнус хочет знать, где я. Делает вид, будто ему все равно, но мне-то известно, что он волнуется.
Не поворачивая головы, женщина пожала плечами:
— Как хотите. Это же ваша машина.
Эрика уставилась на нее. И это все? Ни малейшей попытки быть вежливой или любезной? Ведь она, Эрика, почти проговорилась, что ехала в Эребру, а в Сунне заехала лишь ради того, чтобы выручить совершенно постороннего человека! Почувствовав на себе взгляд Эрики, женщина опустила глаза и начала теребить что-то руками.
— Мы конечно же очень благодарны, что вы подвезли нас. — Теперь женщина смотрела прямо на Эрику. Во взгляде сквозило упрямство. — Мы бесконечно благодарны! Это так любезно с вашей стороны!
— Не стоит благодарности, — ответила Эрика.
Она притормозила у следующей заправки, взяла мобильник, открыла дверцу и вышла под зимний дождь, который постепенно сменялся снегопадом. Больше она не сказала женщине с мальчиком ни слова. Она даже не посмотрела на них и решила не спрашивать, хотят ли они есть или пить. Проголодалась? Хочешь пить? Так выйди и купи все, что тебе нужно! Заглянув на станцию, Эрика спросила, где туалет. Молодой мужчина со шрамом на лице и рыжеватыми усами протянул ей ключ и показал направо. Взяв ключ, Эрика открыла дверь туалета, зашла внутрь и заперлась. Внутри воняло дерьмом. Кабинка была тесной, крышки на унитазе нет, мусорное ведро набито доверху, на полу валяется всякая дрянь. Эрика представила себе женщину в машине — ту самую, которая сказала, что промокший парнишка не сын ей и детей у нее нет. Она виновата в том, что этот чертов туалет такой грязный! Если б не она, то Эрика уже добралась бы до Эребру, сидела бы сейчас в номере или ужинала в ресторане. Эрика набрала номер Магнуса. Автоответчик. Она прислушалась к голосу сына — с тех пор как ему читали вслух, голос Магнуса сильно изменился, утратил чистоту и певучесть. Как и его тело. Оно становилось больше, росло и смуглело. Заходя в комнату сына, чтобы потеплее укрыть его, она вдруг с удивлением замечала торчащую из-под одеяла мужскую ногу — большую и волосатую. А сейчас он в Польше, вместе с одноклассниками.
— Привет, сынок. Это мама, — сказала она. — Я поехала в объезд, через Сунне, так что ночевать буду в Сунне, а не в Эребру. Недалеко отсюда жил Исак, когда был примерно твоего возраста. Приеду в гостиницу — позвоню.
Она нажала на кнопку. Лучше бы отправила эсэмэску. Магнус терпеть не может такие вот голосовые сообщения. Он говорил, что за их прослушивание снимаются дополнительные деньги, а какой смысл платить, просто чтобы услышать ее голос. Он не со зла так говорил и не хотел ее обидеть. Просто он мыслил, как практик. Эрика написала текстовое сообщение:
Эрика изучающе посмотрела на свое лицо в зеркале. Оно показалось ей на удивление милым и даже довольно красивым. Зеркало — не лицо.
— Нет, та, в машине, не старуха, — сказала Эрика, глядя в зеркало, — ты! Вот кто старуха! Я сама! Эрика! Не та, что на пассажирском сиденье, а та, что за рулем, и та, что сейчас здесь, на этой чертовой заправке, в вонючем туалете!
Завтра она позвонит Исаку и скажет, что не приедет. Она не будет звонить ему сейчас, с мобильника, он забеспокоится, а когда он волнуется, она тоже нервничает. Нет, завтра утром, она спокойно сядет на кровать и позвонит ему из гостиницы. Скажет, что не приедет, потому что на работе что-нибудь случилось и ей пришлось остаться. Она причесалась и накрасила губы ярко-красной помадой. Снова посмотрелась в зеркало. Ее словно избили, поэтому на лице вместо рта кровавая рана. Ладонью Эрика стерла помаду.
Внезапно ее осенило: должно быть, женщина в машине беременна! Она вспомнила, как та выглядит. Пальто, сапоги. Пояс, завязанный на пояснице. Она беременна, но говорить об этом не хочет. И думать тоже. Может, она хочет избавиться от этого ребенка? Возможно, вот-вот потеряет его? А вдруг у нее уже течет кровь?
Когда Эрика была беременна Магнусом, ей казалось, что у нее случится выкидыш. Она думала, что заболеет и у нее не хватит сил выносить плод. Что умрет либо она сама, либо ребенок. А вот когда рожала Анэ, все было хорошо. Из нее вышла маленькая девочка, которая вздохнула и потянулась к груди.
И Эрика, и Анэ чувствовали себя отлично.
— Господь благословил вас, — сказал по телефону Исак. Он говорил совсем как его отец-священник, а вовсе не как врач.
Однако со второй беременностью все было по-другому. Анэ она носила легко, во всяком случае, ту беременность она вспоминает как легкую. И саму беременность, и роды, и кормление. Эрика совсем не ожидала, что во второй раз будет так тяжело. Беспросветная тьма. Ее преследовала тошнота, которая не отпускала, примешиваясь ко всей пище и питью, к ее одежде. Куда бы она ни приходила, до чего бы ни дотрагивалась, — все пропитывалось запахом тошноты. Тошнота в ноздрях, под ногтями, в только что вымытых волосах. В солнечном сплетении. Даже сейчас, спустя много лет, она иногда чувствовала такую же тошноту. Ей было достаточно вдохнуть аромат сирени, как волна тошноты тотчас накрывала ее. Сирень расцвела, когда Эрика была на двенадцатой неделе. И еще страх — страх потерять этого ребенка, который и ребенком-то еще не стал. Она уже дала ему имя. Не то чтобы настоящее имя — потом, когда он родится, имя его изменится, и в бумагах, свидетельствах, протоколах и списках запишут его новое, человеческое имя. А пока Эрика дала ему что-то вроде тайного прозвища. Произносить вслух его нельзя — иначе случится несчастье. Это все равно что покупать одежду и игрушки, когда ребенок еще не родился.
На восемнадцатой неделе Эрика узнала, что у нее будет мальчик. Ее обследовал врач-мужчина, который тоже учился на медицинском факультете, но был на два года старше. Он сказал, что ребенок лежит так, что увидеть, мальчик это или девочка, невозможно. Схватив датчик, Эрика прижала его к себе, и по изображению на экране сразу стало ясно, что это мальчик.
Мальчик-то мальчик, только вот выживет ли он? Она осмотрела голову, шейку, проверила длину ног. Все в порядке, но, выходя из кабинета, Эрика думала, что надругалась над собственным ребенком. Ребенок не желал, чтобы его беспокоили, не хотел, чтобы его обследовали. Эрика почувствовала это до того, как на экране появились линии, точки, волны и сердце, которое билось, билось и билось.
На тридцать второй неделе она подумала: все, на этот раз мне не выжить. День за днем она помогала другим женщинам со сложными беременностями и родами, успокаивала их, уверяя, что роды — самое обычное дело, но сама она боялась, что не выживет. Боялась, что умрет от кровотечения, что задохнется от схваток. Маленькая бомба замедленного действия, он лежал в ней, дожидаясь того часа, когда сможет разорвать на куски и Эрику, и себя самого.
