преткновения были фонды заработной платы, из-за которых социал-демократы и потеряли власть. В этом году тема фондов запрещена для политического обсуждения, но мы знаем, что этот медведь не дремлет».
Вскочив с кровати, Молли кричит:
— Эй! Ты слышишь? Медведь никогда не дремлет!
Молли думает, что, может, ей уже пора подниматься, хотя мужчина со сводкой погоды даже еще не начал говорить. Таково правило: погодный мужчина говорит: «Бэрланге — семнадцать», а перед этим он говорит: «Кируна — двенадцать», и «Лулео — четырнадцать», и «Сундсвалл — девятнадцать», но лишь когда он скажет «Бэрланге — семнадцать», Молли разрешается встать, побежать в спальню Исака и Розы с криком «БЭРЛАНГЕ — СЕМНАДЦАТЬ!», а потом прыгнуть к ним на кровать, дергать одеяло и скакать вверх- вниз. Тогда Исак не сердится и не гонит ее обратно спать.
— День рождения — не исключение, — сказал Исак вчера вечером, — в дни рождения день все равно день, а ночь остается ночью.
Молли спрашивала Лауру про медведей — правда ли, что они существуют. Лаура сказала, что правда и что они могут прийти когда угодно и наброситься. Она показывает Молли вырезку из газеты со статьей про медведя, который разорвал в клочки целое стадо овец. Лаура читает вслух:
— «Теперь эта прекрасная долина напоминает ужасную бойню».
— Что такое бойня? — спрашивает Молли.
Лаура пожимает плечами:
— Какая-то жуть, должно быть.
Лаура показывает сестренке фотографию трех растерзанных овечьих туш. Возле одной из окровавленных овец стоит рассерженный крестьянин с ружьем на плече.
Роза говорит, что на их острове медведей нет, однако Лаура утверждает, что Роза врет, потому что не хочет пугать Молли.
— Взрослые всегда врут маленьким детям, — говорит Лаура.
— И что же они врут? — спрашивает Молли.
— Они врут про войну, и убийц, и атомные электростанции, и ядерные бомбы, и разоружение, и секс, и раковые опухоли, и смерть, и про Бога с Иисусом и Девой Марией, и про всякое другое дерьмо! Ты что, не понимаешь? Они вечно врут!
На мгновение Молли замирает и смотрит на сестру.
— А про медведей они не врут, — говорит она.
Лаура стонет:
— Они про все врут! ПРО ВСЕ!
На самом же деле все происходит следующим образом: по ночам, когда желтые паромы, курсирующие днем между материком и Хаммарсё, стоят у причала, а паромщики спокойно спят в своих кроватях, медведи медленно перебираются через пролив вплавь. Сначала один медведь, следом за ним другой, а потом третий — вот так они и плывут, по-собачьи перебирая лапами. У них густой белый мех, острые зубы и темные глаза. Лаура говорит, что Бог существует и Он все видит. Об этом Молли известно. Много лет назад умер Иисус, и дедушка, и птица, разбившаяся об окно, и множество других птиц, а еще котята в Осло, которых дворник утопил в унитазе. Все они сейчас на небесах, вместе с Богом, который все видит.
Лаура говорит, что очень важно научиться притворяться, будто не боишься медведей, потому что если Бог поймет, что Эрика напугана, то Он отменит ее день рождения, и тогда ей придется жить четырехлетней еще год, а может, и дольше. Может, она навсегда такой останется.
— Если кто-то боится, то Бог его наказывает, — говорит Лаура.
Встав с кровати, Молли натягивает голубое платье, выскальзывает из комнаты, крадется по коридору и открывает входную дверь. Она вприпрыжку бежит к морю, ветер свистит в ушах, и она кричит ветру, что она — Молли! «Я Молли! — кричит она. — Эй! Эй! Эй!» Волны пенятся. Молли умеет плавать, но в то же время не умеет, поэтому она стаскивает платье и сует в воду ногу. Вода холодная. Погодный человек наверняка еще не сказал «Бэрланге», он вообще еще не начал рассказывать про температуру. Сейчас очень-очень раннее утро, которое Исак назвал бы ночью. Молли опускается на колени, вода достает ей до попы, по волнам идет рябь, они мягкие, а на горизонте проглядывает солнце. О камни на дне Молли случайно сдирает старую болячку на колене, но она уже столько раз ее сдирала, что боли не чувствуется. Молли ничего не боится! «Я НИЧЕГО НЕ БОЮСЬ!» — кричит она, поглядывая на небо.
Она складывает руки и молится.
Больше всего ей хочется купальник в крапинку.
Эрика лежит на скале вместе с Марион, Фридой и Эмили. Фрида принесла с собой журнал — более откровенный, чем те, который Марион таскает у отца. Вообще-то это журнал Эверта, брата Фриды — ему восемнадцать, он симпатичный и служит в армии. В этом журнале в основном фотографии, а рассказов нет.
— Что я вам сейчас покажу! — радостно говорит Фрида, отмахиваясь от девочек, которые тянут руки к журналу.
Фрида листает журнал, отыскивает фотографию женщины, лежащей на полу на боку. Сзади ее трахает один мужчина, спереди — другой, а третий стоит на коленях возле ее лица. Сначала Фрида показывает фотографию всем, потом передает журнал Марион, та дает его дальше, Эрике, а та протягивает журнал Эмили. Посмотрев на снимок, Эрика хихикает, чувствуя легкое покалывание внизу живота. Эту женщину со всех сторон заткнули и одновременно словно пытаются разорвать. Полная перегрузка и бессилие.
— Только посмотри на это, Эрика! — шепчет Марион, сидящая рядом с ней.
Остальные девочки глядят на Эрику и хихикают.
— Совсем как ты, — тихо говорит Фрида.
— Вот бы Фабиан трахнул тебя спереди, а его брат-близнец — сзади, — говорит Марион.
— А Пэр засунул бы член тебе в рот, — говорит Эмили.
— Пэр — мой! — восклицает Марион, неприязненно глядя на Эмили.
— Ладно, тогда Рагнар, — говорит Эмили, — пускай Рагнар засунет член ей в рот.
— Фу, гадость какая! — фыркает Марион, засовывая палец в рот и двигая им взад-вперед. Потом она корчится, словно ее сейчас стошнит.
Эрика хихикает. Ей совсем не смешно, в их шутках нет ничего забавного. Каждый раз, вспоминая Рагнара, они говорят про него мерзости, и ее смех похож на плевок, но она все равно смеется. Как тогда, несколько дней назад: они просматривали ее старый фотоальбом и она назвала своего отца дураком. Ей не хотелось так говорить, но она все же сказала. Не может же она промолчать. Обняв ее за плечи, Марион говорит, что у нее на этой неделе будет вечеринка, на которую придет куча народу. Не только Фабиан с братом, но и взрослые мальчики, друзья брата Фриды, военные. Эрика чувствует, что Марион пощипывает ее за шею и облизывает ей ухо. Эрика вспоминает фотографию женщины, которую имеют и спереди и сзади, и чувствует легкое покалывание между ног.
— Вперед! — вдруг говорит Марион.
Фрида хватает Эрику за руки и валит ее на спину. Сорвав с Эрики трусы, Эмили раздвигает ей ноги.
— Нет, — хихикает Эрика, — не надо.
Марион вытаскивает из пляжной сумки вибратор и включает его.
— Нет, пожалуйста, — смеется Эрика. Она не может сдержать смеха.
Марион подходит ближе, она выглядит почти забавно: в руках жужжащий вибратор, а лицо похоже на лицо женщины из журнала (полуприкрытые глаза и поджатые губы). Это же смешно. Эрика смеется, словно от щекотки. Она смеется, смеется, смеется. Ей хочется сесть, но Фрида держит ее за лодыжки, а Эмили
