вцепилась в локти. Эрика лежит и дергается, она словно прикована со всех сторон к земле, а ноги раздвинуты в разные стороны. Теперь они уже все смеются. Фрида с Эмили, вцепившиеся с двух сторон в Эрику. Марион с жужжащим вибратором. Эрика, лежащая на спине с раздвинутыми ногами. Они смеются и смеются, и чем дольше они смотрят друг на друга, тем им смешнее и тем труднее остановиться. Марион пытается вновь скорчить серьезную мину — полуприкрытые глаза и поджатые губы, но у нее ничего не выходит. Ее вновь разбирает смех. Опустившись на колени перед Эрикой, она подносит к ней вибратор, а Эрика смеется и кричит:
— Нет! Нет! Нет! Нет! Не надо!
Не прекращая смеяться, Марион засовывает вибратор в Эрику. Боль во влагалище, боль в животе, словно ее пронзают насквозь, и Эрика уже не смеется. Она кричит: «Нет! Ой!» — но Марион продолжает тыкать вибратор в Эрику, та кричит и пытается вырваться. Эмили с Фридой крепко держат ее и смеются.
— Хочешь, чтобы я и в задницу тебе его засунула? — кричит Марион.
Фрида с Эмили пытаются перевернуть Эрику на живот, но Эрика наконец вырывается и кричит, чтобы они отстали от нее.
Она плачет.
— Господи, — говорит Марион, — да мы же просто пошутили. Ты и сама смеялась не меньше нашего.
Эрика подбирает трусы и повязывает вокруг талии полотенце. Ей не хочется плакать. Хватит с нее слез. Она не желает плакать перед ними. Взяв себя в руки, она криво улыбается и говорит:
— Мне нужно домой, ужинать. Ладно, пока.
Марион смотрит на нее. У нее в руках жужжащий вибратор, она держит его двумя пальцами. Все видят следы крови на нем. Эрика опускает глаза. Хуже ничего не придумаешь. Все молчат. Марион выбрасывает вибратор в море.
— Все, больше его нет, — говорит она, пожимая плечами.
Фрида и Эмили хихикают. Эрика отворачивается — она не хочет, чтобы они видели ее слезы, рвущиеся наружу. Стыд — словно рвота.
— Его нет, нет, — шепчет Марион.
Она берет Эрику за руку и осторожно вытирает ей слезы.
До премьеры ежегодного представления на Хаммарсё осталось десять дней. Рабочее название пьесы — «Остров в море». Ни Исак, ни Анна-Мария Крук еще не выучили роли. Многие из молодых не приходят на репетиции, а жара становится все сильнее и сильнее.
Палле Квисту название «Остров в море» не нравится. Оно кажется ему банальным и ничего не значащим, по крайней мере, потому, что все острова находятся в море. Каждую ночь он ворочается в постели, пытаясь придумать название получше, хотя понимает, что ему жизненно необходимы восемь часов сна — ведь иначе он просто не сможет поставить пьесу, из-за которой уже и так возникли совсем неожиданные проблемы. Примадонна Анна-Мария Крук по-прежнему не может запомнить роль и впадает в самый настоящий маразм. Исак Лёвенстад, исполняющий роль Мудрого Старца, никак не осилит финального стихотворного монолога, в котором не просто рассказывается о тоске мертвых по жизни, но и повествуется об окончательных разборках между дьяволом и Богом. Это ведь главный монолог! Если Исак Лёвенстад забудет его прямо во время премьеры, то у этого мерзкого юнца из Эребру появится предостаточно поводов, чтобы устроить разнос в местной газетенке. Настали сложные времена. Бессонными ночами ворочаясь в кровати, Палле Квист о многом тревожится. Он тревожится из-за пианиста, который пять лет назад настоял на том, чтобы на репетициях проигрывать все медленно, а сейчас этот скот постоянно просыпает и актеры вынуждены репетировать без музыки. Он тревожится из-за темноволосой Марион, которая прогуливает репетиции, или жует жвачку, или просто смеется, произнося монолог. Он тревожится из-за сценического оформления, которое местный завхоз никак не желает принимать. Завхоз утверждает, что по правилам безопасности невозможно сделать в полу люк, который должен служить лазом для лесных духов. «Смысл в том, — сказал Палле Квист, — что лесные духи будут появляться на сцене, словно поднимаясь из недр земных!» Завхоз, грубый мужик с пустым взглядом и папироской во рту, хозяин свиньи, которая вот-вот даст приплод, вздохнул и сказал, что он не желает отвечать за порчу имущества на хуторе Хембюгд и что ответственность должен взять на себя Палле Квист. Он даже осмелился заметить, что спектакль на Хаммарсё — всего лишь одно из целого ряда летних мероприятий, и предложил Палле Квисту представить, что же это получится, если все будут приходить и проделывать в полу люки и вообще заниматься Бог весть чем. Продолжать разговор было бесполезно. Свинья вот-вот должна была опороситься, поэтому у завхоза катастрофически не хватало времени и он не желал выслушивать никаких аргументов по поводу оформления сцены. Образ лесных духов, поднимающихся из недр земных, нимало не трогал его. Скорее наоборот. Этот уродец, в жизни не прочитавший ни одной книги и не поставивший ни единой пьесы, не способный вживаться в образы или следовать за буйной фантазией, заставил Палле Квиста почувствовать себя глупцом, вырядившимся в длинный шарф художника, глупцом, несмотря на знаменитую бороду и грозившую провалиться пьесу. И все это, когда до премьеры осталось всего ничего! Поэтому по ночам он не спит, ощущая собственную несостоятельность, он ворочается в кровати, чувствуя, как ноет тело и болит голова, и в нем растет ненависть к убогому юнцу из Эребру с непроизносимым немецким именем, у которого, казалось, нет в жизни иного предназначения, кроме как выставить его, Палле Квиста, посмешищем и банальным ничтожеством. Совсем как эти чертовы крестьяне и завхозы — они по всей Швеции такие. Лежа в кровати и глядя в потолок, он думает о Рагнаре, худощавом пареньке, одетом в черное, с бородавкой между бровями. Пареньке, который недовольно смотрит на него или ехидно ухмыляется, слушая указания Палле Квиста. Пареньке, которого словно трясет каждый раз, когда он произносит:
— Дорогой Рагнар. Дорогой друг…
Палле Квист старается держаться дружелюбно.
— Ты ведь играешь ангела, поэтому не надо дрожать, хватать ртом воздух или изображать предсмертные судороги. Тебе следует… — Палле Квист умолкает. — Следует…
— Мне следует — что? — Рагнар спрашивает, глядя на него в упор. — Очень интересно!
— Ангел — то есть ты — должен быть воплощением самой жизни! А воплощение жизни не может пугать зрителей предсмертными судорогами. Ангел словно бы приглашает их в свои объятья! Вот так! — Взмахнув руками, Палле Квист радостно кричит: — Я — АНГЕЛ С СЕВЕРА!
Улыбнувшись в ответ, Рагнар молчит.
Ничто в улыбке этого тощего мальчишки не напоминает о воплощении жизни, и Палле Квист думает (как обычно, когда он сталкивается с несогласием), что его представлению грозит грандиозный провал.
Ради справедливости стоит отметить, что не он решил дать Рагнару роль в пьесе. Его вины в том нет — а это для Палле Квиста важно. Срок подачи заявок закончился 10 мая, и до того момента ни сам Рагнар, ни его мать не просили о роли. На этом настоял Исак.
— Да почему? — спросил тогда Палле.
— Потому что… — ответил Исак и умолк. — Потому что я тебя прошу, и ты просто-напросто не можешь мне отказать в этом. Мальчик должен получить какую-нибудь роль!
В глубине своего большого сердца, которое бьется ради спасения слабых, Палле Квист любит детей. В Стокгольме он заседает в нескольких комитетах, цель которых — распространение информации о годе ребенка и значении прав детей, однако Рагнар раздражает его. Он то и дело бегает в туалет, что очень мешает репетициям. У него дрожат руки — его маленькие детские ручки, — и это не считая других странностей. Однако вместо того, чтобы с благодарностью принять заботу Палле (потому что Палле один из немногих, кто пытается заботиться о нем), Рагнар отталкивает его руку, да и его самого. Палле Квист пытался помочь — действительно пытался. Он знает, что независимо от того, кем являются люди вокруг тебя, как они выглядят и откуда приехали, им необходимо показать, что они небезразличны тебе: старайся
